Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи

Обручев не протестовал против заключения военной конвенции, но требовал ввести в нее условие одновременной мобилизации французской и русской армии в случае нападения любой из держав Тройственного союза. Россия при этом должна была сохранить свободу выбора направления решительного удара¹⁵⁰¹. В результате переговоров военная конвенция была подписана с учетом требований Обручева, принявшего в них самое непосредственное участие. Даже Ламздорф, всегда критиковавший действия Обручева, упрекавший его во франкофильстве, на этот раз высоко оценил Николая Николаевича: «К счастью, военный министр и ген. Обручев стали, по-видимому, более разумными. Настойчивость французов вывела наконец их из себя. Наоборот, ген. Буадефр, возвращающийся в Париж, весьма удручен. Он признался близким ему людям, что его миссия закончилась почти неудачей»¹⁵⁰²

.

20 июля (1 августа) 1892 года на летние маневры русской армии вновь приехал Буадефр. Он привез с собой окончательно утвержденный французским правительством проект военной конвенции. В случае нападения на Францию Германии или Италии, поддержанной Германией, и в случае нападения на Россию Германии или Австро-Венгрии, поддержанной Германией, Россия должна была выставить на германский фронт 700–800 тыс. чел. из общего числа мобилизуемых в 1,6 млн чел., Франция – 1,3 млн чел. В случае начала мобилизации в одной из стран Тройственного союза Франция и Россия немедленно приступали к мобилизации, союзники брали на себя обязательство не заключать сепаратного мира в случае войны, установить постоянное сотрудничество между Главным штабом русской и Генеральным штабом французской армий. Русско-французский союз заключался на то время, пока существует Тройственный союз. 5 (17) августа 1892 года военная конвенция, после внесения некоторых изменений во французский проект, была подписана Обручевым и Буадефром¹⁵⁰³.

Переговоры шли с большим трудом и постоянно находились на грани срыва, но стороны в конечном итоге пошли на уступки. Секретность договора была беспрецедентно высокой, Александр III предупредил правительство Франции, что в случае разглашения тайны союз будет расторгнут¹⁵⁰⁴

. Это делалось для того, чтобы сохранить возможность нормализации отношений с Германией в будущем. Кроме того, обе стороны не торопились с ратификацией этого документа. Для того чтобы смягчить эффект слишком громких и неприятных для русской политики заявлений во французской прессе, в ноябре 1892 года наследник-цесаревич проследовал с официальным визитом в Вену, а в январе 1893 года – в Берлин, где для демонстрации добрососедских отношений прошли встречи с Францем-Иосифом и Вильгельмом II.

Только после этого, 13 октября 1893 года, русская эскадра под командованием контр-адмирала Ф. К. Авелана в составе эскадренного броненосца «Император Николай I», крейсеров «Адмирал Нахимов», «Память „Азова“», «Рында» и канонерской лодки «Терец» посетила Тулон¹⁵⁰⁵. 80-тысячный город уже накануне был забит делегациями, русскую эскадру за 15 миль от порта встретили французские корабли¹⁵⁰⁶

. Безусловно, это был антианглийский, а не антинемецкий жест – Средиземное море оставалось еще чрезвычайно далеким от интересов Германии, а летом 1893 года Франция и Англия находились на грани столкновения в Сиаме (Таиланде)¹⁵⁰⁷.

Реакция на визит русской эскадры была весьма бурной. Французская пресса в ожидании прихода русских кораблей энергично и многословно изливала свою любовь к Российской Империи. Происходившее в столице республики по праву получило название «тулонской лихорадки» или «русского периода»¹⁵⁰⁸

. «Россия и Франция в 1892–1893 годах: бывшая революционерка обнимает будущую», – записал в свой дневник летом 1893 года В. О. Ключевский¹⁵⁰⁹.

Без сомнения, русско-французский договор был, после ратификации конвенции в 1893 году, промежуточной позицией для дальнейшего развития с учетом возможного улучшения русско-германских отношений. Режим секретности и равенство обязательств при большей уязвимости Франции должны были облегчить эту задачу русской дипломатии. Улучшения не наступило, и русско-французский договор стал развиваться в другом направлении.

Парадокс ситуации состоял в том, что в мирное время от политической изоляции больше всего проигрывала Франция, и именно ввиду ущербности своего военно-стратегического положения. Но в военное время роли менялись. Россия, в силу своего географического положения лишенная выхода в океан, не имевшая незамерзающего открытого порта, который позволил бы свободно связываться с мировой торговлей, оказывалась изолированной. Русская экономика, менее развитая по сравнению с потенциальными противниками и союзниками, больше страдала от этой, по сути дела, блокады. Россия неподвижная была более важным фактором мировой политики, чем Россия в движении, тем более что ей приходилось двигаться сразу в нескольких направлениях. Трудно не согласиться с ген. – ад. В. А. Сухомлиновым, отметившим: «Для России союз с Францией имел существенное значение лишь в мирное время»¹⁵¹⁰.