Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи

Двойственность позиции Николая II была очевидна, и его собеседник отплатил ему такой же монетой. Солсбери начал ссылаться на необходимость учитывать интересы других стран, и прежде всего Франции и Австро-Венгрии. Последний довод явно вывел императора из равновесия, и он отметил, что Дунайская монархия сохраняется только лишь личностью правящего монарха, после смерти которого Венгрия и Богемия (то есть Чехия. – О. А.), а также остальные славянские провинции станут независимыми, а у Габсбургов останется только «Австрийская марка»[16]. Солсбери констатировал полное совпадение взглядов, за исключением Проливов, где британская позиция, по его словам, претерпевала изменения и зависела теперь исключительно от союзников, которых Англия, опять же по словам ее премьера, не могла покинуть, во всяком случае на момент его беседы с русским самодержцем^17361737

. Столь необычная беседа могла означать только одно: Англия перестала чувствовать себя всесильной в районе Проливов. В январе 1897 года Вильгельм II прямо обратился к британскому военному агенту в Германии с вопросом, не ведутся ли между Англией и Россией переговоры по вопросу о разделе Османской империи, на что получил следующий ответ: «Ну, вы видите, ваше величество, мы не можем одни бороться за Стамбул, и так как другие не будут бороться за него, то у нас нет никого, кто бы помог нам»¹⁷³⁸.

После Великобритании императорская чета проследовала во Францию. 12 сентября (5 октября) она прибыла в Шербур и проследовала в столицу Франции. Встреча была очень бурной. К двухмиллионному населению Парижа добавилось 930 тыс. приезжих¹⁷³⁹

. Все, что происходило в Париже, получило название «русской недели»¹⁷⁴⁰. Тут же, с совершенно неожиданной для Берлина, Лондона и Петербурга стороны, пришло сопротивление (во всяком случае, пассивное) внешнеполитическим проектам императора. Против русского плана активизации действий на Проливах самым категорическим образом выступило правительство Франции, максимальными его уступками русскому союзнику было согласие на дипломатическую поддержку¹⁷⁴¹

. Впрочем, союз был еще секретом, и даже его сторонники публично вынуждены были называть его «так называемым»¹⁷⁴². Впрочем, все было более или менее ясно, и многие понимали, что существенной разницы между словом «союз» и словосочетанием «неизменная дружба» нет¹⁷⁴³

.

Точки над «i» были поставлены в августе 1897 года, во время ответного визита президента Франции Ф. Фора. Он также приветствовался, хоть и не столь бурно. Тем не менее это был первый приезд президента республики в Российскую Империю¹⁷⁴⁴. 11 (23) августа в Кронштадт прибыла небольшая французская эскадра – два броненосных и один легкий крейсер. Так начиналось посещение Фором Петербурга и его окрестностей. 14 (26) августа, выступая с ответным тостом в честь гостя на борту крейсера «Потюо», император сказал: «Я счастлив, что ваше пребывание между нами создает новые узы между нашими народами, дружественными и союзными, одинаково решившими содействовать всеми своими силами сохранению всеобщего мира, основанного на законности и справедливости»¹⁷⁴⁵. Впрочем, важные сами по себе, эти слова не сделали отношения союзников более доверительными.

Так или иначе, во второй половине девяностых не только Великобритания не имела прочной поддержки союзника. В этой обстановке император Николай II временно отказался от планов экспедиции на Босфор и выбрал традиционную политику «слабого соседа» по отношении к Турции. Следует отметить, что в Петербурге сохранялись настороженность и недоверие к нежеланию морских держав действовать, и, как следствие, сохранялась и готовность к действиям, правда, вынужденным. В 1896 году часть держав все же отправила свои суда к берегам Османской империи – английская эскадра находилась у Дарданелл, австрийская – у Салоник, французская – у Бейрута. Зоны особых интересов стран на случай распада или раздела Турции были продемонстрированы довольно явно¹⁷⁴⁶.