Генерал Деникин. За Россию, Единую и Неделимую

Это была личная позиция, которую Деникин не изменял все годы Гражданской войны. 16 января 1920 года, когда провалился фронт и Красная армия неудержимо гнала Деникина к новороссийской катастрофе, он выступал на Кругу в Екатеринодаре: «Счастье Родины я ставлю на первом плане. Я работаю над освобождением России. Форма правления для меня вопрос второстепенный. И если когда-либо будет борьба за форму правления – я в ней участвовать не буду. Но, нисколько не насилуя совесть, я считаю одинаково возможным честно служить России при монархии и при республике, лишь бы знать уверенно, что народ русский в массе желает той или другой власти. И поверьте, все ваши предрешения праздны. Народ сам скажет, чего он хочет. И скажет с такой силою и с таким единодушием, что всем нам – большим и малым законодателям – придется только преклониться перед его державной волей»[37].

Когда в 1920 году уже в Лондоне Черчилль его спросил: «Скажите, генерал, почему вы не объявили монархию?», тот ответил: «Почему я не провозгласил – неудивительно. Я боролся за Россию, но не за формы правления. И когда я обратился к двум своим помощникам: Драгомирову и Лукомскому, людям правым и монархистам, считают ли они необходимым провозгласить монархический принцип, оба ответили: нет! Такая декларация вызвала бы падение фронта много раньше»[38]

. Сам он прекрасно помнил слова Достоевского: «Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы».

Как вспоминал генерал, ещё в Быхове у них заходили беседы о будущем государственном устройстве, которые ничем не кончались:

«О прошлом говорили мало, больше о будущем. Помню, как однажды, после обсуждения судеб русской революции, ходивший крупными шагами по комнате Марков вдруг остановился и с какой-то детской доброй и смущенной улыбкой обратился к нам:

– Никак не могу решить в уме и сердце вопроса – монархия или республика? Ведь если монархия – лет на десять, а потом новые курбеты[39], то, пожалуй, не стоит…

Эти слова весьма знаменательны: они являются отражением тех внутренних переживаний, которые испытывала часть русского офицерства, мучительно искавшая ответа: где проходит грань между чувством, атавизмом, разумом и государственной целесообразностью».

Попытались было наладить сотрудничество с оставшимися в Киеве офицерами и генералами, которые отказывались служить у Скоропадского и Петлюры. Но убежденный монархист генерал от кавалерии граф Фёдор Келлер через генерала Бориса Казановича передал Деникину ответ: «Объединение России – великое дело, но такой лозунг слишком неопределённый, и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нём что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определённому месту или лицу. Вы же об этом лице, которым может быть только прирождённый, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идёте за законного Государя, и за Вами пойдёт без колебаний всё лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшийся по твёрдой власти»[40].

Прославленный генерал, к сожалению, не видел дальше собственной шашки. Через несколько месяцев в Киев во шли петлюровцы – тот самый «истосковавшийся по твёрдой власти народ». Без всяких лозунгов они попросту пристрелили Келлера и двух его адъютантов – полковника Андрея Пантелеева и ротмистра Николая Иванова – на Софийской площади перед памятником «объединителю» Богдану Хмельницкому, в самом сердце «матери городов русских». Тоже весьма символично.

Деникин понимал, что армия попадает в замкнутый политический круг. В письме начальнику военных сообщений в штабе армии Генерального штаба генерал-лейтенанту Николаю Тихменёву (тоже монархисту) летом 1918 года он писал: «Если я выкину республиканский флаг – уйдёт половина добровольцев, если я выкину монархический флаг – уйдет другая половина. А надо спасать Россию!»[41]

Необходим был компромисс, который хотя бы временно спаял армию, оставив самые острые вопросы формы государственного управления после того, как страну очистят от большевизма. Поэтому было сочтено за благо пока оставить этот вопрос для будущих политиков. Генерал Алексеев так объяснял это в письме генералу Щербачёву: «Добровольческая армия не считает возможным теперь же принять определённые политические лозунги ближайшего государственного устройства, признавая, что вопрос этот недостаточно ещё назрел в умах всего русского народа и что преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач». В письме к Шульгину в июне 1918 года он намекал: «Относительно нашего лозунга – Учредительного собрания – необходимо иметь в виду, что выставляли мы его лишь в силу необходимости. В первом объявлении, которое нами будет сделано, о нём уже упоминаться не будет совершенно. Наши симпатии должны быть для вас ясны, но проявить их здесь открыто было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно».