Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

Тем более что и сам наказанный так отвечал. Знали истину оба наших кооперативных дома, знали бабушки, сидевшие в беседках и на лавочках у подъездов, знали даже дети, игравшие в песочницах, что телефон у нашей несчастной знаменитости отключили пожизненно и этот номер, 144-47-21, передан каким-то другим людям, которые вам ответят, что прежний абонент выехал навсегда за границу, а могут и ответить, что умер. Но кому-нибудь непременно хотелось выяснить «из первых рук», что за нарушение было устава связи – куда-нибудь он не туда звонил или ему звонили откуда не следует? – и он, почему-то смущенно отводя глаза, что-то бормотал, что все некогда вызвать монтера со станции и вообще ему без телефона даже лучше, спокойнее.

– Вы с ним общаетесь как будто, – сказал мордастый. Они с долговязым внимательно, выжидающе смотрели на папу.

– Ну, если можно назвать общением, что мы с ним перекинемся двумя словами… о погоде или он задаст вопрос… технического порядка, – у папы от смущения одно плечо поднялось к уху, – да, общаемся. Как-никак, соседи. Но если есть такая необходимость, чтобы я воздержался на какое-то время…

– Зачем же, – сказал мордастый. – Такой необходимости нет. Даже было бы желательно, чтоб вы продолжали общение как ни в чем не бывало. Я бы вам дал тогда соответствующие инструкции.

Папа оглянулся на маму. Она опустила голову и разглядывала паркет.

– Ну, как желаете, – подождав, сказал мордастый. – Главное, чтоб нигде ни слова. Понимаете, что вам доверено?

Папа глубоко, поспешно кивнул:

– Да, конечно, конечно.

Я подошел к молодой даме, все так же пристально наблюдавшей за теми тремя окнами – прямехонько против наших, на верхнем, пятом этаже, – и слегка отвел занавеску.

– Я же только что предупреждал, – сказал мордастый.

Но у меня уже не ныло за ухом, и я пока еще находился в моей комнате, поэтому к нему и не повернулся.

– Что-нибудь он опять натворил? – спросил я даму. – Выступил с чем-нибудь легкомысленным?

Она взглянула на меня холодно из-под опущенных наполовину век, затем ее взгляд переместился куда-то ниже моего лица, ниже груди, несколько задержался ниже пояса и ушел в сторону. Больше ее взгляд не останавливался на мне никогда.

Неторопливым округлым движением она сняла свой десантный беретик и положила на журнальный столик, рядом с двумя папками моей диссертации, едва удостоив вниманием гордое ее заглавие: «Опыт анализа онтологических основ древнетамильского эпоса сравнительно с изустными произведениями на пракритах».

– Столик мне подойдет, – сказала она, ни к кому, собственно, не обращаясь. – А это они уберут.

– Ну-с, мне пора, – сказал мордастый.

Мы с папой провожали его до дверей. Проходя коридором мимо стеллажа, он задержался как раз против полки, где у меня… Ну, вы сами понимаете, что у меня там могло стоять, обернутое в белую кальку, еле прозрачную, так что можно и не заметить, но при желании – кое-что интересное прочитать на корешках. Новейший Аксенов, Фазиль в полном виде, первая часть «Чонкина», «Верный Руслан», Липкина «Воля» и кой-какой Бердяев, «Зияющие высоты», три-четыре журнала. Не могу не сказать – золотая полочка, чуть не каждая из этих духовных ценностей обошлась мне в полстоимости джинсов.

– Зачем это держать? – спросил мордастый с укором во взгляде.

Папа слегка вспотел лицом и посмотрел на меня с таким же укором.

– А если мне-е… – Я отчего-то заблеял. – Если это нужно мне для работы?

– Не нужно вам для работы, – сказал мордастый уверенно (и, впрочем, со знанием дела). – Незачем голову забивать. И вообще…

Он стоял перед полкой, заложив руку за борт пиджака, задрав голову, отставив ногу, вылитый «маленький капрал», которому ужасно хочется в Бонапарты.

– И вообще, я вам скажу, некоторые этапы нашей истории пора бы уже забыть. Они нас только сбивают, а ничего не дают для понимания.

– Да-а? Это интересно. Какие же этапы?

– Вы сами знаете какие.

О, этот их прелестный пуленепробиваемый ответ! «Вы сами знаете». Супруга нашего визави, как мне рассказывал папа, все-таки пошла – тайком от мужа – выяснять, за что им отключили телефон. «Вы сами знаете за что». – «Но в чем выразилось наше нарушение?» – «Вы сами знаете в чем». Что они – языка лишились? Почему не смеют назвать? Значит, ведают, что творят?

– Но Бонапарт, – сказал я, – все-таки дал бы команду, что надлежит забыть, а о чем помнить.

Мордастый этого просто не услышал.

– Александр! – сказал папа, вдруг опять раздражаясь. – Я же тебе говорил тогда, если помнишь: «Выбрось эту сомнительную литературу». И ты же со мной согласился, что она сомнительная. А почему-то держишь на самом виду.

– Вот именно, – подхватил мордастый. – Кто-нибудь почитать попросит – вы ж ему не откажете? А это уже будет считаться не только «хранение», но и «распространение».

Покачав головою, уничтожив меня долгим взглядом, он вышел на лестницу.

– Родственников не обижайте, – пошутил он с серьезным видом. – А сынок у вас хоть и тридцать два года, а очень еще незрелый.

Я себя почувствовал мальчиком, которого на первый случай избавили от розог.