Генерал и его армия. Лучшие произведения в одном томе

Дорогой Лева,

спасибо за журнал – и, конечно, за статью.

Понимаю, сколь было сложно после Абрама Терца, хотелось же и подальше него шагнуть. Но ты, собственно, и был дальше – еще когда отписывал мне 16 мая 75-го. Ему, для подкрепления публицистического пафоса, все-таки понадобился «честный чекист», «строитель коммунизма», положительный советский герой в «итоговой вариации», четверолапый Павка Корчагин, у тебя же было – без аллегорий – «ощущение неотменимой трагичности живого существа, обреченного своей судьбе». Из чего, между прочим, я заключаю, что ты, в отличие от некоторых, не на одни эпиграфы обращаешь внимание, но и на подзаголовки. Ведь писано было городу и миру: «история собаки», – не видють! Латынина даже посетовала, что недостаточно жесткий с героя спрос, не как с Полуболотова, – а того не заметила, что Полуболотов-то жив-здоров, а псу в первой же сцене вынесен смертный приговор, и все далее происходящее – только отсрочка исполнения. Повесть и писалась с тем ощущением, которое ты поймал и обозначил, – что Руслан свою смерть таскает с собой неразлучно, как если б ему под шкуру зашили ампулу с ядом, с антабусом, неминуемо должным когда-нибудь, при каком-то случае его убить. Химический же состав токсина – хоть ты почему-то упорно с этим не соглашаешься – именно то, чему мы его научили и в чем он оказался первым учеником.

Дорого автору и другое твое восприятие, что я не держу читателя лагерными ужасами, но вся суть – «в постоянном вывороте жизненной ткани с „добра“ на „зло“ и обратно»; и весь ужас – «что из элементов добра магическим образом составляется зло», что «выстроился тот тоталитарный лагерь… еще и на честности и правде! Еще и на положительном Руслане…». Кажется, еще чуток, и мы поймем удивительный – и печальный – парадокс русской литературы: всё норовят авторы представить нам героя «положительно прекрасного», а сволочная действительность не дает ни в какую, и поэтому Гоголь свое дитя в печке спалил, Достоевский – никого лучше эпилептика не нашел, а твой покорный слуга взял и собаку восславил, которую к тому же «следовало отстрелить». Прошу не понять так, что я себя каким-то боком встраиваю в ряд с великими, это Абрам Терц делает, а я – просто для наглядности, для примера.

«Верный Руслан», возможно, и не великая книга, но – хорошая. Может быть, даже очень хорошая. (Почему-то не принято у нас говорить «хороший писатель», а ведь какой прелестный и точный комплимент!) И читать ее, судя по твоей статье, будут еще долго. Если столько мыслей и темперамента она возжигает у критика, еще не вечер для нее. И не абсолютно исключено, что и Л. Аннинский к ней еще вернется, как некогда к «Большой руде».

Есть, однако, вещи, с которыми трудно мне согласиться. У тебя получился занимательный, былинной красоты зачин, будто сперва слух пошел, что надвигается из восточной глубинки грандиозный и актуальнейший сюжет, и выходили на него разные добры молодцы – покуда не взялся Владимов. Было все немножко не так, скорее – наоборот. Сперва Владимов написал, и новомирские машинистки распечатали, отрезав верх страницы с именем автора, и оттого и пошел слух о «новом шедевре» Солженицына (кинорежиссер Марлен Хуциев, знакомясь с ним, ляпнул даже об его «лучшей вещи – про собаку», на что бывалый зэк никак не отреагировал, смолчал), а позднее рассказ этот сделался бродячей легендой, которую использовали всяк по-своему 12 авторов, в том числе Яшин. Но, кажется, он не стихи написал, а тоже рассказ, и это было объявлено журналом «Москва», и пришлось Б. Заксу туда звонить и разъяснять. Щепетильный Яшин свое тотчас забрал и, по-видимому, уничтожил. А я, таким образом, был 13-м, кто приступил – по второму заходу – к собственному сюжету. И ежели больше других преуспел, так потому, что не всем на пользу чужое. Пушкин, как нам известно, дарил Гоголю сюжеты – «Ревизора» и «Мертвых душ», но он не дурак был дарить пушкинское, дарил – гоголевское.