«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

— Был, конечно, — сказал он, заминаясь… — да его дома не было… а я не дождался.

Я понял его: бедный старик, в первый раз от роду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, — и как же он был награжден!»

Остается только гадать, куда это Максим Максимыч бегал350 — так не кстати! — «по собственной надобности» (но не к коменданту), и как он был разыскан посыльным, тогда как по собственной надобности ему и не следовало именно в это время никуда отлучаться.

Видимо, напрашивается вывод: здесь мы вновь имеем дело с пластикой изложения, характерной именно для лирического стихотворения, где связь деталей дистанционна и непосредственно не прописывается. Вот и здесь, в прозаическом повествовании, для Лермонтова художественные детали неравноценны: какие-то для жизненного правдоподобия требуют тщательной проработки и убедительной мотивировки, другим достаточно наличествовать. Принципиальное значение обретает факт, что последняя встреча Печорина с бывшим своим «добрым» начальником оказалась скомканной; для этого понадобилось, чтобы она стала предельно краткой; по этой причине Максим Максимыч на время удален, но мотивировка очень странной отлучки убедительно не прописана; для Лермонтова это объясняющее обстоятельство — мелочь, которая — глазами поэта — не предстала важной, лишь утяжеляющей повествование; она и мотивирована лишь формально.

В. А. Западов удивляется, зачем слепой на первую изображенную в этой повести встречу с Янко пришел с каким-то узлом, не ясно, куда этот узел подевался. Привезенный в лодке груз был велик, а трое, среди которых девушка и слепой мальчик, унесли его разом351.

Сюжетно совершенно туманна концовка в «Тамани».

«— Послушай, слепой! — сказал Янко, — ты береги то место… знаешь? Там богатые товары…» А прежнему хозяину велит сказать, что он ему «больше не слуга». И еще категоричнее: «он меня больше не увидит». Те же слова адресует и старухе: «Нас же больше не увидит».

Непонятно: говорит о богатом тайнике — и не собирается возвращаться? Тут еще неувязка. Вроде бы Янко поручает слепому беречь тайник (и как это выполнять убогому, где нужен глаз да глаз?), а сам «что-то» кладет слепому в руку, «примолвив: “На, купи себе пряников”. — “Только?” — сказал слепой». Брошенную вдобавок монету слепой поднимать не стал. Как понять такое? Вроде бы Янко нанимает сторожа (неизвестно, на какой срок), оставляя его без всяких средств существования…

Для повествовательной структуры «Героя нашего времени» существенна система рассказчиков. Отчасти это способствует лаконизму повествования: рассказчики не выходят за пределы личного опыта (Максим Максимыч оговаривает, что свидетелем некоторых сцен он оказывался, подслушивая или подсматривая). Подслушивание как особый прием сюжетосложения выделяет В. В. Набоков: «Особая роль в композиции книги отведена подслушиванию, составляющему столь же неуклюжий, сколь и органичный элемент повествования. …поскольку наш автор был озабочен прежде всего тем, как двигать сюжет, а вовсе не тем, как разнообразить и шлифовать его, маскируя механику этого движения, то он и прибегнул к очень удобному приему, позволяющему Максиму Максимычу и Печорину, подслушивая и подсматривая, оказываться свидетелями тех сцен, без которых фабула была бы не совсем ясна или не могла бы развиваться дальше. В самом деле, автор так последовательно использует данный прием на протяжении всей книги, что читатель уже не воспринимает его как странные капризы случая и едва обращает внимание на эти почти житейские проявления судьбы»352.

Все события в книге подаются как рассказываемые, причем сохраняется даже последовательность получения рассказчиком информации. Этот активный принцип повествования выдерживается строго, но вот исключение. В «Фаталисте» так описывается гибель Вулича: «Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: “Кого ты, братец, ищешь?” — “Тебя!” — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца… Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: “Он прав!” Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне…»