«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Как нечто добавочное хочу упомянуть об одной одиозной трактовке. Журнал «Вопросы литературы» имеет рубрику «Мнения»; тут редакция как будто страхуется: мнения всякие бывают, в том числе и такие, что не совпадают с мнением редакции. Плюрализм! Вроде бы оно и хорошо. Но если «мнение» возле истины и не ночевало? Обобщать не хочу; я имею в виду одну публикацию: И. Нетбай. Кто такой Печорин? Что такое Печорин? // Вопросы литературы. 1999. № 4. Автор пообещал по-новому прочитать текст произведения — на деле привел парочку наиболее компрометирующих героя рассуждений Печорина и под них балаганным тоном подстроил изложение некоторых эпизодов произведения. На вынесенные в заглавие вопросы автор находит такие ответы. Кто такой? «…жизнь Печорина — это всего лишь жалкая попытка воспроизвести сюжеты прочитанных им романтических книг, приключений в жизни» (с. 328). Что такое? «Это была пародия на романтического, изжившего себя в нынешний век героя в его логическом развитии» (с. 324). (Это претензия на новаторство. Во времена, предшествующие нынешним, подобное суждение адресовалось пушкинской героине: «У пушкинской Татьяны могли возникнуть сомнения насчет ее героя: “Уж не пародия ли он?” Печорин ни у кого таких сомнений не вызывает»211. Выскочка нашелся). Особенно разнузданный стиль может претендовать на пальму первенства. Кощунство усугубляется тем, что сноска к статье оповещает: «Любимому Учителю, проф. Борису Тимофеевичу Удодову, посвящается». Концепция героя, которую творчески разрабатывает известный литературовед (кому была доверена статья о «Герое нашего времени» в «Лермонтовской энциклопедии»), окарикатуривается. Если героя рекомендовано понимать как пародию, то критиком пародийно представлено и понимание его «как страдающего эгоиста, который, конечно, много чего натворил, но, господа, он же при этом страдал (страдал!), а потому он не просто эгоист и дрянь, а страдающий и корчащийся в судорогах от сознания собственной дрянности эгоист. Тут понимать надо, а не осуждать, господа. Среда, подлая, виновата. И все тут» (с. 321). Не повезло учителю с учеником. Зато В. И. Влащенко готов принять остроумца под свое покровительство.

Увы, надеяться на то, что зоилы переведутся, не приходится…

Принимать новые трактовки только потому, что они новые, мне не хочется. Бывает, что и возникающие новые вопросы вполне решаемы с прежних методологических позиций. Не стареют те толкования, которые вразумительнее объясняют художественный текст.

Композиция: зеркальное отражение

Умение извлечь из художественного приема максимум — признак мастерства писателя. Лермонтов умеет выжимать максимум из своего выбора построить «Героя нашего времени» не как роман, а как цикл повестей. Высокая автономия (но не разобщенность!) повестей играет свою роль.

Лермонтов начинает повествование «Бэлой», где о Печорине рассказывает Максим Максимыч, а заканчивает «Фаталистом», где именно в концовке Максим Максимыч представлен глазами Печорина. Повтор художественной детали, в том числе контрастный, доступен и последовательному повествованию (припомнить хотя бы две знаменитые картины весеннего дуба в «Войне и мире» Толстого), но в «Герое нашего времени» он становится многоуровневым. Прежде всего отметим, что он просто красив, поскольку в родстве с привычной поэту кольцевой рифмой и лирической кольцевой композицией. В рамках «Фаталиста» сцена с Максимом Максимычем в сюжете не обязательна, фактически излишня, поскольку вроде бы ничего существенного не добавляет к уяснению заглавной (мировоззренческой) проблемы новеллы. Но это напрямую стыковочный узел для связи, причем именно последней повести с повестью начальной. В рамках «Героя нашего времени» как книги сцена объясняет очень многое и тем самым выполняет исключительно важную композиционную роль.

Прежде я хотел бы очертить философский уровень, на котором ведется анализ новеллы (повести) «Фаталист» в современном литературоведении: пусть это послужит фоном, на котором действуют и размышляют герои. В. И. Левин полагает, что и во всей книге силен философский потенциал, поскольку одной из важнейших ее сквозных линий предстает проблема судьбы. Книга неоднократно включает развернутое изложение наиболее существенных печоринских мыслей; «встречаются и другие, менее пространные мысли о судьбе… Их вполне можно было бы принять за обычные разговорные обороты, бытующие и в нашей речи, если бы не первые, в соседстве с которыми все они приобретают уже особый смысл»212.