Герои Шипки

На восточном фронте третью неделю шли затяжные, неугомонные дожди. Низкие серые тучи, как привязанные, висели над вершинами окрестных холмов. Земля раскисла и отяжелела. На солдатские сапоги налипали пудовые комья густой маслянистой грязи. Дороги напоминали канавы, залитые водой.

Ни русские, ни турецкие войска не двигались с места. Да и куда двинешься в этакую непролазь? На фронте снова установилось затишье.

Полковник Пушкин сидел в своей палатке и, зябко кутаясь в старую отцовскую кавказскую бурку, разбирал только что прибывшую корреспонденцию. Ему что-то нездоровилось. В палатке кисло пахло промокшим брезентом и прелой грибной сыростью.

Писем было много: от брата Григория, от Маши, от Анны Николаевны Васильчиковой, от старших детей… Слава богу, все у них ладно. Они сообщали домашние новости, скучали и тревожились о нем, желали скорого возвращения.

Перечитав письма, Александр Александрович нетерпеливо взялся за прессу. Английские и австрийские газеты громогласно и торжествующе сообщали о невиданном поражении русских под Плевной. Приводились цифры потерь одна другой чудовищнее. Стремясь перещеголять друг друга, корреспонденты сообщали, что Дунайской армии как таковой уже практически не существует, что, по самым достоверным сведениям из Главной квартиры, царь Александр намерен в ближайшие дни отдать приказ о всеобщем отступлении и позорном возвращении в Россию. На видных местах печатался большой портрет бородатого, расшитого галунами великого и непобедимого Османа-паши…

Русские газеты безмолвствовали. Пушкин просмотрел одну, другую. О неудаче под Плевной ни слова. Развернул волглые листы суворинского «Нового времени». В пространной корреспонденции с Балкан восторженно описывалась стойкость русского солдата под вражеским огнем:

«Солдат, который идет вперед, не выпуская патронов, — образцовый, дисциплинированный солдат. Это идеал атаки. Трудно поверить, какой соблазн огорошить неприятеля огнем, а не ждать молчаливо штыкового боя… Огонь турок был таков, что даже между музыкантами были потери. Трубы перебиты пулями. Граната, разорвавшаяся в середине хора, вынесла из строя шестерых. И под этим огнем идти без выстрела, повторяю — каков должен быть солдат для этого!..»

Далее в том же духе. Пушкин вздохнул и болезненно поморщился.

«Тебя бы в середину этого хора, господин журналист, — зло подумалось ему, — опять отвечаем на вражеский огонь барабанным боем и музыкою… И это преподносится как идеал атаки. Сколько крови нам стоит этот идеал! И сколько еще будет стоить… В том-то и беда, что так же вот, как этот корреспондент «Нового времени», думают и многие воинские начальники, посылающие своих подчиненных прямехонько на убой. Ужели эта страшная война их ничему не научила и не научит?..»

Снова Пушкин мучительно думал о том, что же в конце концов произошло под Плевной? В торжествующие клики европейских газет верить не хотелось. Почему же нет никаких сообщений по армии? По частям уже ходят темные слухи. Порой самые невероятные.

Эта система таинственности и неопределенности, столь распространенная в армии, да и во всем государстве Российском, действовала угнетающе. Невольно думалось: почему же правительство и высшее командование так опасаются сообщать войскам и всему народу правду? Пусть горькую, трудную, но правду. Почему о неудачах своих мы вынуждены узнавать из иностранных источников? Тут одно из двух: правительство не уверено либо в себе, либо в народе…

Гроза из Стамбула, которую ждал Мехмет-Али-паша, хоть и с опозданием, но все же разразилась. Незадачливый главнокомандующий был смещен со своего поста и переведен на оборонительные работы в Софию…

Однако его головокружительная карьера, столь обильная взлетами и падениями, на этом не кончится. За него вступятся могущественные друзья. О нем перед молодым горячим султаном будет вкрадчиво хлопотать Дизраэли. Не забудет его и Бисмарк. Имя Мехмета-Али-паши еще всплывет на Берлинском конгрессе, где он, плетя хитроумные интриги, постарается сделать все, чтобы лишить ненавистных ему русских плодов их такой великой кровью завоеванной победы…

На восточный фронт прибыл новый главнокомандующий — жестокий и решительный Сулейман-паша, корпус которого так и не смог оседлать Шипкинский перевал, обороняемый русскими солдатами и болгарскими ополченцами с невиданным упорством.

Сулейман рьяно взялся за исполнение все того же давнишнего турецкого плана, который не удалось осуществить двум предыдущим главнокомандующим: прорвать восточный фронт, выйти к Систовской переправе и отрезать Дунайскую армию от России.

Не мешкая он бросил 32-тысячную группировку при 54 орудиях против русского 12-го корпуса в районе Пиргоса — Мечки — Трестника. В успехе Сулейман не сомневался, ибо обеспечил своим войскам на этом участке более чем двукратное превосходство в силах. Однако туркам удалось лишь первоначально потеснить левый фланг русских, которые тут же перешли в контратаку и отбросили неприятеля на прежние позиции.