Глаза богини (СИ)

Зевс в ту ночь поднял брови, вот как сейчас. Улыбался пресыщено – вернулся от очередной смертной.

Гера металась по покою, обжигая супруга яростью, потому что этот – он не может, не должен, не способен любить, любить должны настоящие Владыки, они обязаны возвращаться к своим царицам и ждать их, а не как с этим, а безмозглая девчонка даже не понимает, что на неё свалилось это самое, о котором мечтают все богини Олимпа, и правильно не понимает, потому что этого просто не может быть…

Просто не может быть.

- Да ладно тебе, он и так почти в Тартаре. Пожалела бы брата, - усмешка мужа – легкая, прохладная, победительная охлаждала лаву внутри. – Вечный мрак… тени эти стонут. Одно хорошо – жена красивая, так ведь Деметра говорила – Кора его терпеть не может, даже эти четыре месяца.

И правда, подумала она, пока дарила мужу обязательный поцелуй (заслужил, Громовержец). Наплевать, что он там себе чувствует. Так даже лучше. Девчонка никогда не увидит этого, никогда не поймёт. Ну, как же – вы его рожу-то видали?! Такой не способен любить. Пусть она даже не ненавидит его – пусть дарит холодное уважение, покорность, отстранённость. А я посмеюсь.

Может, даже подброшу тему для песенки Аполлону-Кифареду (иногда и ублюдки мужа бывают полезными).

О несчастной Весне, спустившейся в подземелье, где нет места любви.

…Аполлон разливался рекою – пел об улыбающейся весне. Златострунного хотелось придушить. Как и девчонку, со смехом кружившуюся в танце под песенки брата (ты царица или нет, дурища? разве царице подземного мира пристало так скакать?!). Время от времени та прерывалась, подбегала к матери, чтобы продолжить оборванный рассказ:

- А мой царь сказал, что хорошо, пусть будет в свите… Ой, мама, я с этой Медузой так намучилась! Она же ревёт, зараза. За шею хватается и всё время ревёт – говорит: «Ты слишком ко мне добра, с чудовищами так нельзя!» А мой царь раз услышал – я думала, он её двузубцем пришибёт… «Слушай, говорит, - или заткни её или пристрой куда-нибудь к Коциту. Как новый приток. Потому что через день я скормлю этот вечный авлос Церберу…»

От безмятежного щебета назойливо ныл висок – туда иголкой всаживалось каждое: «А мой Аид…», «А мой царь…», «А мой муж…». «Мой», «мой» - неужели Деметра не способна ничего сделать с дочерью?!

- И давно ли твоя дочка так полюбила подземного муженька? – каждое слово – яд Ехидны, ещё одной подземной твари.

Сестра, поджав губы, смотрела на танец дочери. Покачивала головой с неодобрением.

- Недавно… С прошлого года и началось. Раньше молчала, а теперь началось. Историйки про него рассказывает. Как он тени судит. Как она приговоры смягчает – «а мой царь меня, конечно, послушал». Слышать тошно. Не знаю, что у них там случилось. И не хочу знать.

- Вы что, поссорились?

Гера считала себя мастерицей участливых гримас. Вот и теперь сестра купилась, со вздохом полезла поправлять пшеничные косы, провожая взглядом летающую в танце фигурку дочери.

- В прошлый год она ещё молчала. Я скажу что – а она молчит. Молчала… пока не пришла пора возвращаться туда, к нему… Я тогда расплакалась ещё. Говорю, доченька – задержись, ну, что тебе там, с этим чудовищем… А она на меня накричала.

Голос Деметры звучал так убито, как будто она сообщала о втором восстании Тифона. Гера чуть было не прыснула смешком в край гиматия.

Её собственная круглолицая, разбитная Геба могла наорать на мать по три раза за день. И поймать пару смачных оплеух – потому что знать свое место надо и не разевать рот на цариц. А сразу после оплеух сказать: «Ух, ты мне зарядила, как молнией! Пошли купаться, да?»

- «Не смей так называть моего мужа!» - это я-то и его – не смей… - голос у сестры ровный, а в глазах даже не гнев, недоумение. Правильно: как еще чудовище-то назвать?! – «Он – лучше всех ваших… Да, подземный! Да, такой! Всё равно – самый…» Ей он теперь – «самый»… - и устало поникла головой, не желая смотреть на веселящуюся дочь. – Я иногда думаю – чем этот подонок её опоил…

Почему я считала девочку такой дурой? – с обречённостью спросила себя Гера. – Только потому, что она любит цветочки и танцы? Рано или поздно она всё равно рассмотрела бы…

- Тише, сестра… береги лицо, - Деметра икала от подступивших слёз, и Гере пришлось повернуться – загородить её от легкомысленной дочери. – Это у неё временное. Ну, ты подумай – к кому ты ревнуешь?! С тобой она – восемь месяцев, с ним – четыре. С тобой её связывает всё, с ним – ничего. У них даже детей нет – и не будет. Не плачь, сестра. Я – хранительница очагов, - пламя с ближайшего светильника сорвалось, порхнуло мотыльком на ладонь, исчезло, сжатое белыми, нежными пальцами. - Огонь в этом скоро погаснет.

Её собственный огонь отгорел давно – когда Зевс окончательно стал Владыкой и победителем, а она осталась только царицей, - и поняла, что их очаг покрыт толстым слоем золота, какое кладётся на троны. И, слушая жалобы Амфитриты, жены Посейдона, - она знала, что у той очаг погас ещё раньше. Но это и понятно, подводный мир – не место для очагов…

А подземный?