Глаза смерти

Когда машина остановилась в парковочном кармане одного из дворов, Максим сразу выскочил наружу. Услышал, как открывается передняя дверь, как Аня что-то говорит брату – наверное, просит его остаться внутри – но не обращал на них внимания. Двинулся вперёд, не разбирая дороги.

В этом районе он прежде не был.

Даже не пытался сориентироваться. Шёл по гладкому асфальту. Мимо больших, выкрашенных в зелёное мусорных баков. Мимо отгороженной футбольной площадки с искусственным покрытием. Мимо скамеек и перекопанных клумб. В какой-то момент пробовал бежать, но понял, что это не поможет.

Исчез Погосян.

Не вышел на работу. Не вернулся домой. Не оставил записку, никого не предупредил. Исчез, как и Абрамцев, – без следа. А с ним исчезла картина.

Вчера днём «Особняк» стоял в лаборатории Русского музея, а вечером Андрей Ашотович вынес его на улицу и положил на заднее сидение жёлтого такси – вместе с подшивкой всех собранных по картине материалов. Распечатал их и удалил вначале с жёсткого диска, затем с облачного хранилища и с резервного хранилища на жёстком диске в лаборатории. Не осталось ни рентгеновских снимков, ни экспертных заключений, ни писем от ботаника и архитектора, которые помогли разобраться с деталями внутренней живописи.

Сам Погосян в машину не сел. Какое-то время стоял на месте, а потом зашагал прочь, в направлении канала Грибоедова.

Больше ни его, ни полотна никто не видел.

Об этом рассказала помощница Погосяна. Добавила, что Андрей Ашотович с утра был не в духе. Никого не принимал. И с кем-то громко, раздражённо говорил по телефону. Помощница никогда не слышала, чтобы Погосян так кричал в трубку. Теперь она не знала, что делать. Когда появились первые данные по внутреннему красочному слою со всеми этими колониальными домами и южноамериканскими растениями, Погосян запретил ей кому-либо рассказывать про «Особняк». Помощница пока сомневалась, стоит ли нарушить запрет. На всякий случай позвонила маме – предупредила её, что у полиции могут возникнуть вопросы.

Впрочем, Максим был уверен: сейчас мама боялась не полиции.

Попросила его остаться у Димы на пару дней. Сама обещала переехать к отцу Корноухова в Менделеево. Это было похоже на панику.

Как те, кто охотился за Бергом, вообще узнали, что картина лежит именно в Русском музее? Как вышли на Погосяна? Зачем, добравшись до «Особняка», похитили Андрея Ашотовича? Или он сам уехал? Спрятался, испугавшись, что история с Бергом не закончится и от него потребуют сделать что-то ещё – нечто такое, что навредит ему или, например, маме?

Может, он сам украл Берга? Нет, в этом не было никакого смысла. Дело даже не в его давней дружбе с мамой и не в том, что мама ему полностью доверяла. Никто не мешал Погосяну украсть «Особняк» значительно раньше. И зачем изображать похищение? Скажи, что тебя ограбили, что тебе угрожали расправой. Андрей Ашотович наверняка знал, что документы на картину не такие уж чистые, а значит, мама точно не пойдёт в полицию. Если только в лаборатории не нашли на внутреннем слое нечто такое, что заставило Погосяна резко изменить планы. Заставило разорвать старую дружбу, забыть все отечески добрые улыбки и сбежать вместе с полотном. Но что?!

Максим вздрогнул, когда где-то совсем близко просигналила машина. Оказалось, что он идёт по пешеходному переходу. Светофор горел красным. Максим не остановился. Назло себе, назло всему миру. Даже не повернул голову, когда ему вслед понеслась ругань недовольного водителя.

Хотелось немедленно, здесь и сейчас, разобраться в этом клубке подозрений, догадок и совершенно безумных, ничем не оправданных теорий. Максим судорожно вспоминал всё, что они с мамой узнали о картине. Торопился, складывая перед собой эти разрозненные кусочки, путался в них, невпопад примешивал собственные домыслы и наконец понял, что ему страшно.

Огляделся. Так и не разобрал, где находится. Поблизости табличек с названием улиц не было. Но впереди обозначился какой-то парк. Максим решил идти к нему. Нехотя достал телефон. Разблокировал. Долго смотрел на экран. Не мог вспомнить, что именно хотел сделать. Потом вспомнил. Позвонил Кристине. Должен был поговорить с ней.

Кристина ответила сразу.

У неё был мягкий, почти нежный голос. Таким мягким бывает весеннее утро выходного дня, когда проснулся без будильника, видишь окрашенные солнцем шторы и понимаешь, что можешь ещё полчаса беззаботно валяться в тёплой полудрёме. Голос Кристины успокаивал.

Максим рассказал ей о случившемся. Подумал, что исчезновение Погосяна утешит Кристину. Это было, в общем-то, глупо, но Максим знал, что иногда важно узнать: ты не одинок в своей беде.

Кристина слушала молча. Ни о чём не спрашивала. И Максим продолжал говорить сам, без вопросов. Потом сказал, что в журналистике это называется «беременной паузой» – ты молчишь, и твоему собеседнику кажется, что он чего-то недоговорил.

– Прости. Я только пытаюсь понять, что всё это значит, – наконец ответила Кристина.