Глаза смерти

– Кто это? – Максим насторожился. Почувствовал, что в своём рассказе мама подошла к самому главному.

– Частный коллекционер. Богатый и влиятельный. У него тогда в Испании был строительный бизнес или что-то вроде того, а в России он торговал недвижимостью. Сейчас не знаю. И дело-то казалось ерундовым. Скоробогатов интересовался собранием живописи князя Голицына. Более четырёхсот картин, которые Голицын оставил в построенной им на Воробьёвых горах больнице.

Поначалу Серёже было скучно. Он проводил много времени с тобой. Вы играли в расхитителей гробниц и… Все эти задачки, головоломки. Он оставлял тебе одну записку, чтобы ты нашёл другую, потом третью и так отыскал своё сокровище. Ты, наверное, и сам помнишь. Сколько тебе было? Семь. Ты же в первый класс пошёл.

Максим помнил. Приходилось отбрасывать густую ряску, чтобы там, на дне мутного озера, рассмотреть эти далёкие картинки из детства, и всё же он помнил. Не смог бы забыть при всём желании.

– Потом Серёжа стал чаще выезжать по делам Скоробогатова. В Питер, в Испанию, кажется, куда-то ещё. Подключил ребят из «Изиды». Других заказов не брал, говорил, что Скоробогатов и так хорошо платит. Мы тогда переехали в трёхкомнатную квартиру.

Думаю, там под конец уже никаким Голицыным не пахло. Не знаю, чем они занимались, но у Серёжи опять загорелись глаза. И мне это не понравилось. Однако я молчала. Верила ему. Думала, что прежнее безумие, после всех слёз и разговоров, не повторится. И ошиблась. В последний раз.

Иногда спрашивала Серёжу о работе. Он отвечал скупо. Всегда с таким воодушевлением рассказывал о своих проектах, а теперь научился молчать. Наверное, боялся, что я опять ему помешаю.

А потом… Я хорошо помню тот день. Часто его вспоминаю. Иногда думаю, что могла как-то повлиять на Серёжу, всё изменить. Нужно было как-то… вцепиться в него, встряхнуть или… Не знаю. Сложно. А я молчала. Серёжа был в очередной командировке. Я ждала его к концу недели, а он приехал поздно ночью в четверг. Он весь горел безумием. Не мог стоять на месте. Ворвался в спальню и всё ходил перед кроватью. Я лежала под одеялом, и мне было страшно. Я почувствовала, что сейчас всё кончится. Он ещё ничего не сказал, а я уже всё поняла. Наверное, поэтому не сказала ему ни слова.

Серёжа тогда заявил, что близок к своей mysterium tremendum, что Скоробогатов последний дурак и всё испортит, что Серёжа всё возьмёт в свои руки и сам доведёт до конца дело, которое они начали вместе. И вот он ходил по нашей комнате. Размахивал руками, смеялся, что-то бубнил себе под нос, а я с ужасом смотрела на него и только спрашивала себя, почему раньше, когда мы только поженились, не понимала, что он безнадёжно безумен.

Потом Серёжа опустился на колени перед кроватью. Посмотрел на меня невидящим взглядом, устремлённым куда-то очень далеко – в места, мне недоступные и непонятные. И сказал, что должен уйти от нас. Ради нашей безопасности. Сказал, что свет, к которому он идёт, сожжёт всё вокруг, и прежде всего тех, кто ему дорог. Сказал, что сам готов гореть, но беспокоится за нас, не хочет, чтобы нас тоже задел этот огонь, потому что мы ещё не готовы. Да, он так и сказал. «Вы не готовы». Мне жаль, Максим, но твой отец сошёл с ума. Буквально. Это… это ужасно. Через месяц мы подали на развод.

Он ещё три года приезжал к нам. Ты помнишь. Изредка заглядывал в гости. Мне было больно на него смотреть. Он со мной почти не говорил. Сразу отправлялся к тебе. Я тогда подумала, что это ничего, что так тебе будет проще с ним проститься, свыкнуться с тем, что отец ушёл из семьи.

Максим взглянул на маму. Она по-прежнему сидела с закрытыми глазами.

В руке опять завибрировал телефон. Максим даже не посмотрел на экран.

– Мы ещё не съехали с квартиры, у Серёжи были ключи и… Однажды он заявился к нам ночью, без предупреждения. Забежал ко мне в спальню. Сказал, что любит меня и жалеет, что всё так вышло. Подарил мне маску Ямараджи. Сказал, что это на память о счастливых днях, которые мы провели в Индии – тогда, летом девяносто восьмого. Затем Серёжа отправился к тебе.

Распахнул дверь, вытащил тебя из кровати. Стал обнимать, смеяться. Я не сразу поняла, что происходит. Выскочила за ним. Хотела прогнать. Немедленно. Боялась, что он сделает тебе больно. Но увидела, что ты, хоть и спросонья, тоже смеялся. Ты любил отца. Обрадовался ему. Тебя даже не пугало безумие в его глазах. Ты, наверное, думал: как хорошо, папа наконец пришёл со мной поиграть. Ещё и подарок принёс.

– Подарок? – сухо спросил Максим.

– Да. Глобус. Разве ты не помнишь?

Максим помнил. Это был красивый тяжёлый глобус. Чётко прорисованные материки, надписи латиницей, расчерченные линиями и пунктирами светло-бежевые просторы океана. Сам земной шар держался в какой-то едва заметной жидкости и был замкнут в футляр прозрачного пластика. Максима тогда это впечатлило.

Он помнил глобус во всех деталях, однако не хотел этого признавать, так что ничего не сказал в ответ. Молча ждал, когда мама продолжит.