Глиняные буквы, плывущие яблоки

Председатель сделал еще один круг по залу; как будто ноги у него были связаны с языком какими-то шестеренками, и как только начинал крутиться язык, тут же отправлялись в путь и ноги.

– Так что ты очень ошибался, когда думал, что я про город-сад только для болтовни говорю. Я его всем здесь устрою! Весной всё забором перегородим, стройку начнем. В качестве чернорабочих буду село использовать, они за миску супа на всё согласятся, родную мать мне принесут. Я им скажу: унесите мать обратно, работать надо, родине свой труд посвящать. Вам за это большая награда будет, скажу. Миска супа и премия. И воду государство даст, для стройки вода нужна, а остатки воды буду людям давать. Они, конечно, песок-цемент научатся воровать и со мной делиться, хорошо жить начнут. Здорово? Всё село у меня от благодарности под калошей ползать будет.

Учитель молчал.

– Как новую древнюю баню построим, начнем туриста привозить. А турист сувенир любит. Он ради этого сувенира только везде и ездит. Вот я производство сувениров организую, будем разные пионерские значки и матрешки с портретом Александра Македонского продавать. На этом село еще сильнее обогатится! Соседним селам их варварский нос утрем! Наука и прогресс придут к нам, Ариф-жон… Со средневековьем попрощаемся!

Председатель резко остановился.

Луч освещал плечо Учителя и часть шеи с артерией.

– А теперь… – Председатель мрачно помассировал губы друг об друга. – Теперь скажи, что можешь предложить им ты, оборванец? Что можешь дать им, кроме своего алфавита?!

Молчание.

– Я ведь справки о тебе наводил, всё о тебе знаю. Одного не могу понять. Тебе предлагали в городе учебу продолжить… Ты к нам попросился. У тебя болезнь нашли, в больнице отдохнуть предлагали… Ты вместо больницы к нам приехал. Каким медом для тебя здесь пахнет, а? Молчишь? Что ты за азбуку здесь проповедуешь? Что ты в этой Бане всё вынюхиваешь, а? Тебя подослали, скажи? Тебя подослали! Мои враги – тебя подослали! Мои враги мешают мне работать! За каждым моим шагом следят, шакалы недоверчивые! В тарелку мою залезают, кровать мою подслушивают! Слухи гадкие про меня народу рассказывают… А теперь мне Баню благоустроить мешать будут, музей под открытым небом мне портят! Не дождутся!

Лицо Председателя стало похоже на несколько плотно прижатых друг к другу кулаков. Кулаки щек, кулак лба. Кулак подбородка. Казалось, сейчас какой-то из этих кулаков вырвется из перекошенного лица и убьет Учителя.

Учитель улыбнулся:

– Акя, меня никто не посылал. А завтра, если я только найду одну букву…

– А завтра, – перебил Председатель, – если за сегодняшний день ты не расскажешь, кто тебя подослал, и не назовешь фамилии… то завтра будет твой последний день! Всё село считает тебя колдуном, и достаточно одной ма-аленькой спички, чтобы люди увидели в тебе главное зло и виновника их проклятой жизни. И завтра эта спичка чиркнет о коробок их терпения… И я не смогу защитить тебя от самосуда толпы, хе-хе…

Луч стоял на Учителе, вынимая его из темноты целиком. Даже последние слова Председателя не согнали с его лица улыбки… Пора заканчивать.

– Искандер! – закричал Председатель. – Куда провалился, собака? Куда вы все провалились?!

В зал снова хлынули люди.

Участковый, схватив Учителя, поволок его прочь.

– Учителя арестовали! Учителя в тюрьму арестовали! – Золото бежал по притихшему селу. – Нашего Учителя!

Лаяли и выли собаки. Осторожно открылось несколько ворот. Кто-то вышел. Кто-то, наоборот, стал дрожащими руками закрывать на задвижку.

Иван Никитич, выйдя из ворот, долго смотрел вслед убегающему Золоту.

– Сохрани нас, Царица Небесная…

А Золото всё кричал:

– Лю-уди! Учителя арестова-а-али!

В тот же вечер по домам прошелся Участковый.

С населением профилактическую беседу имел.

8

Утро было солнечным и мертвым. Ветер как будто вообще из природы исчез. Ничего не дует.

Как всегда, шествие к Бане началось с яблоневого сада. С той самой сухой яблони с беданой и вертушкой, что возле дома Сабира. На крыше его дома уже стояли карнайчи и дули в свои длинные, как телескопы, карнаи. Наигрыши карнаев комьями перекатывались в безветренном воздухе.

А вертушка на бывшей яблоне не крутилась.

Всё село уже почти собралось.

Детей только не было. По приказу Председателя их заперли в школе. С Ханифой, для порядка и дисциплины.

А вертушка не крутилась!

Правда, толпа на эту вертушку и не смотрела. Хватало, на что смотреть. Около сухого дерева стоял Участковый в парадной форме. Но даже не он притягивал взгляды и расширял глаза. А то, что находилось рядом с Участковым.

Это был Учитель.

Но это был уже не Учитель.

Он был усажен задом наперед на паршивого ишака; рот Учителя был завязан, на груди болталась фанерка с буквами проклятого алфавита. Руки его тоже были связаны за спиной, на лице темнели ушибы.

Разглядеть эти ушибы было, однако, непросто: преступника отделяло от толпы приличное расстояние. Словно черту какой-то невидимый, но очень авторитетный палец провел. И пересечь эту черту никто не пытался.