Глиняные буквы, плывущие яблоки

Сняла мизинцем слезы, стряхнула, снова посмотрела вдаль.

Зазвонил мобильный. Достала, приложила к уху.

«Да. Нет. Нет, Славочка, нет, мой сладкий. Нет, еще не умер. Да, сижу жду. Не надо, Славонька. Не надо про родного прадедушку такие слова. Какой еще киллер? Ты совсем головой стукнулся, он тебе родной прадед, несмотря ни на что. Да. Вот сколько надо, столько и буду сидеть. Хоть до посинения буду, не твое дело. Что – по химии? Почему по химии? Какое еще родительское собрание – недавно ж только было? Вот и попроси тетю Веру на это родительское, а мама, скажи, ра-бо-тает. Да, у прадедушки твоего работает, на тяжелой работе. И сколько надо, столько буду. Ну, давай-давай, предавай мать. Все меня и так предали. И адвокат меня предал, и…»

Мужчина вернулся в дом. Потер виски.

«Я чего-то не помню. Я что-то забыл».

Поднял ладонь. На ней не хватало среднего пальца.

Сквозь отсутствующий палец был виден кусочек окна с садом. Сад качался, расслаиваясь на большие зеленые пятна. Вот в проеме между пальцами показалось лицо тети Клавы с мобильником. Пошевелив губами, тетя Клава скрылась за указательным пальцем.

«…А книгу, которую ты о моей жизни хотел писать, помнишь? – спрашивал старик, разливая чай. – Что ж ты тогда помнишь?»

Мужчина молча смотрел в чашку. Вращаясь, оседали чаинки.

Потом посмотрел на картину на стене.

Мальчик, конь. Круглая зеленая вода.

«Сон свой помню», – сказал вдруг.

«Молодец. Моя мать говорила: иди воде сон расскажи. Вода его от тебя унесет, и будешь как свеженький. А лучше Адвокату расскажи. – Сделав ладони рупором. – Эй, Пушкин! Айда с нами чай пить!»

Дверь открылась, вошел человечек в темных очках.

«Эх ты, Яшка, руки дырявые, – говорил старик, глядя на облитого чаем правнука. – Разучился чашку держать, а? Вон тряпка, возьми протрись…»

«Да нет, просто чувство такое, что уже видел всё это…»

«У вас, молодых, всегда чувства. Чашек на ваши чувства не напасешься. Хорошо еще, целая осталась!»

Адвокат уже успел сесть, поднести к правому глазу чашку с чаем, словно проверяя, хорошо ли она наполнена.

«Значит, вы это уже видели? – спросил, ставя чашку на стол. – Интересно. Это для меня интересно. Я ведь сейчас как раз об этом пишу повесть. И эта повесть о вас».

«Обо мне? – переспросил Яков-младший и снова начал вытирать мокрым полотенцем сухие руки. – Спасибо, но я…»

«Вы не волнуйтесь, – перебил Адвокат. – Это будет совершенно безболезненная повесть. К тому же она уже написана».

«Где?»

«Вот здесь», – Адвокат похлопал себя по желтому лбу.

«В шашечки, может, сыграем?» – предложил старик, которому этот разговор за мокрой скатертью стал надоедать.

«А на бумаге? Как насчет повести на бумаге, чтобы прочли?» – спрашивал правнук, морщась и вспоминая какую-то машину с глазами внутри.

«А на бумаге ее запишете вы, – сказал Адвокат. – Я писать не могу, дефект зрения. Те глаза, которые я выловил со дна Чарвака, мне, увы, подошли не полностью. Вижу я в них еще туда-сюда, а вот писать никак. Запишете вы. По мере вспоминания».

«Ну одну партию, – стучал по столу старик. – На победителя…»

«Вы знаете смысл этой картины? – Адвокат подвел правнука к стене. – Вы знаете ее смысл?»

Мальчик на красном коне.

Правнук помотал головой.

«Зря. Почти у всех картин есть смысл. Картины без смысла – это самое страшное. Их, насколько знаю, вешают в аду. А эта картина… Знаете, почти в одни годы с ней была написана другая, и другим художником. Но с тем же смыслом. Девушка на большом быке, на спине у него, и этот бык так же вот на нее смотрит. Так же глазом косит. “Похищение Европы”, художник Серов».

Правнук кивнул.

«А вот эта картина, “Купание красного коня”, только какое здесь купание? Это похищение, видите, конек как на отрока смотрит? Да… Похищение России, 1912 год. Потому что Россия – это не вот эта баба, не бронзовая самка, как на ваших монументах… Вот она, Россия, – мальчик, подросток, скользящий по мокрой конской спине. Куда его унесет красный конь? Может, к синим ветрам Атлантики. Может, в Сибирь. А может, и сюда, в самую Среднюю в мире Азию. Мальчик лениво соскальзывает с коня и падает в горячий песок. Погружает в песок пальцы… Вы вспоминаете, Яков? Мальчик смеется, и от его смеха в песке выдувается ямка, а упавшая на песок слюна тут же обрастает тысячей песчинок… Яков…»

Лицо правнука его уже не выражало ничего, кроме родовых мук вспоминания. Прадед, обидевшись за несыгранную партию, забился в угол с гармонью. «Ты скажи мне, гармоника, – осторожно напевал он, боясь выронить челюсть, – где подруга моя… Где моя сероглазынька, где гуляет она-а-а…»

Пра вскоре умер.

Не от старости и не от холода, на который всё больше жаловался. В молоке, которое он пил, оказались зерна граната. Попали не в то горло. Всё. Пока я метался над ним, тетя Клава радостно вызвала «скорую». На похоронах подходила ко всем в короткой юбке: «Ну поздравьте же меня, что ли». Некоторые поздравляли.