Глубина

Мы поехали в «Березку» в начале января, и устроил это пан Анатоль. Больничный лист он мне выписал на двадцать дней, диагноз: состояние, близкое к шизофрении, или что-то в этом роде. Потому-то, когда я напоследок забежал в деканат, на меня косились опасливо и даже не напомнили о зимней сессии. Для пущей убедительности надо было поймать муху, но они давно подохли, и я ограничился тем, что в объявлении «Штаб народной дружины временно перенесен в электротехнический кабинет» первое слово поправил на «штап», рассеянно бормоча при этом: «Когда же переведутся неграмотные…»

И дешевую путевку в подмосковный дом отдыха «Березка» достал Анатоль, и мы с ним ехали на электричке с Курского вокзала в сторону юга ровно сорок две минуты. Погода стояла как на морском побережье, когда дуют пассаты: сырой воздух и два градуса выше нуля по Цельсию. Ненормальная зима, синоптики ходили как чокнутые, сами сбитые с толку бесснежьем и оттепелями.

Электричка прогромыхала дальше, и на перроне нас осталось трое. Третий — пижонистый малый в импортных мокасинах, коротеньком светлом пальто, голова босая. И на лицо он был не совсем южанин и не совсем русак, так себе, смесь кавказца с мотоциклом, как определил позднее Анатоль, когда мы втроем сели в пустой домотдыховский автобус. Про босую голову тоже сказал Анатоль.

Заезд в дом отдыха начался три дня назад, мест в главном корпусе не хватало, и троих нас поместили в бревенчатый летний павильон. Ашот Иванов, так звали третьего, занял койку в углу, на соседнюю — а они стояли возле батареи отопления — кинул чемодан и, сообщив, что на ней скоро будет спать сам Стас, настроил транзисторный приемник на Буэнос-Айрес. Я не знал, как отнестись к его сообщению о загадочном Стасе, но пан Анатоль просто стряхнул чемодан этого нахала на пол. Ашот принял боевую стойку и правой рукой поискал на бедре воображаемый кинжал.

— Кацо, — сказал тогда Анатоль, изящным движением поправив очки, — ты любишь тепло, я люблю тепло… Бросаем жребий… Монета есть?.. Кидай!

Ашот подбросил монету.

— Орел, — сказал пан Анатоль.

— Решка, — сказал Ашот.

И Анатоль проиграл.

А ночью ударил сорокаградусный мороз, было слышно, как за окном постанывают сосны. Мы по очереди щупали ледяную батарею отопления.

Пан Анатоль шепотом рассказывал анекдоты, но поскольку на сокращение мышц при смехе уходила порядочная энергия, часть той, которая нужна для согревания, я оценивал их словами: «Ничего» или «Не очень».

Ашот молчал, и только к утру его стало слышно. В мужской компании не принято слышать даже громкие всхлипывания, но мы, стуча зубами, встали и навалили на южного человека все свободные шмотки.

Мороз свирепствовал, и фиолетовый рассвет мы встречали в просторном холле, заканчивая тридцать четвертый раунд любительского бокса.

В окно цедились сумерки, пивные бутылки исходили мутной слезой, а Стас все возился с дряхлой, отвергнутой всеми, настольной лампой. Он водил охотничьим ножом по старому медному проводу, соскабливая с него зеленый налет окиси.

Его возня начинала нас злить, было холодно, темно, ладно, если бы не висела шикарная люстра пуда на полтора, с сосульками из плексигласа. Стемнело, когда Стас выпрямился и дал свет. Он оказался романтиком, этот Стас. Мы с минуту молча разглядывали звездный потолок, неожиданно ставший высоким и таинственным.

— Голубой фабричный поэт умирал здесь от скуки и исколол абажур, — предположил Анатоль.

После этого мы вчетвером уселись за широкий дубовый стол.

— Что-то стало холодать — не пора ли нам поддать…

Стас открыл чемодан и вынул из него большую связку вяленой рыбы.

Он приехал днем, прямо с рейсового самолета из теплой Астрахани. Мы слышали, как он прошел через пустой холл, счищал снег с ботинок. И вошел к нам в демисезонном пальто и шляпе, звонкий и прозрачный от стужи. Увидев клубы пара над нашими койками, он улыбнулся, и у него треснула губа. Тогда Ашот, в отчаянном порыве сбросив с себя ворох одеял, кинулся к платяному шкафу, где мы прятали бутылку «Зверобоя»… Теперь Анатоль открывал третью бутылку. Он налил по полстакана крепкого, добавил пива — со дна поднялись пузыри, и в животе заныло от одного вида такого «ерша».

Потом, чисто выбритые и слегка «под газом», как морские офицеры, все в черном, только галстуки разные, мы прошли в главный корпус — на танцы. Они еще не начинались, в круглом высоком зале сидело человек тридцать, а на эстраде с микрофоном возле тоненьких усиков вертелся культмассовик Жора. Он что-то заливал о временах расцвета Римской империи, о веселых римлянах, требовавших хлеба и зрелищ. Хлеб в доме отдыха не проблема, а вот обилие зрелищ зависит от нас самих, и Жора пригласил на сцену желающих участвовать в игре «Когда мамы нет дома».

— Такому блестящему знатоку всемирной истории непростительно забывать изречение Бисмарка: «Глупость — дар божий, но не следует им злоупотреблять…» — сказал Анатоль, и мы пошли допивать четвертую бутылку.

5