Гнездо аиста

Шли, подняв воротники пальто, в замасленной рабочей одежде, пропитанной запахом химикалиев. Вместе с ними, с рабочими-химиками, шли железнодорожники, врачи, служащие. В демонстрации участвовали уже не только коммунисты. Рабочие, которые прежде голосовали за национальных социалистов, клерикалов и социал-демократов, шли теперь вместе под красными знаменами. В колоннах слышался девичий смех…

Гойдич смотрел на ясное, чистое небо, на сверкающую белизну снега и улыбался. Но в уголках его рта таилась горечь — жизненный опыт развеял в прах его прежние простодушные представления о том, что двигаться вперед к новой жизни они будут быстро, что с массовой коллективизацией дело будет обстоять просто, что новый человек родится вдруг сам собой, — наивные представления, будто все пойдет как по маслу! Но он хотел жить и добиваться светлого будущего, не идя ни на какие уступки, и этого желания не утрачивал никогда.

А здесь и впрямь неправдоподобная тишина, неправдоподобная чистота.

Он ждал.

От холода у него дробно стучали зубы. Пытаясь согреться, он стал притопывать, но делал это осторожно, чтобы не скрипел снег. Хоть он был в перчатках, пальцы у него закоченели. Перекладывая ружье из одной руки в другую, он попеременно отогревал их в рукаве. Края поднятого воротника заиндевели от его дыхания.

Вдруг в этой тишине откуда-то снизу донесся стук дятла. Это был первый громкий звук, который он здесь услышал. Вслед за тем он увидел вспугнутую птицу. Она вылетела из лесной чащи и пролетела высоко над ним. Тут он понял, что слышал вовсе не постукивание клюва о кору мертвого дерева, а стук трещоток загонщиков.

Может, мне попадется олень или кабан, подумал он. Правда, загонщики могут вспугнуть и волка, и рысь, и дикую кошку… Но в зайцев я стрелять не стану… Нет… Интересно, что сказал бы отец, увидев меня с ружьем… А тот кабан… я все еще вижу следы кабаньей крови на висках отца, когда он в ужасе от содеянного мною схватился за голову. И вот теперь я сам… Если бы отец был жив, он не поверил бы своим глазам. Ты, отец, политикой никогда не интересовался. Будущее тебя, конечно, занимало, но какое? Каждое утро приносило тебе заботы: чем накормить восемь ртов и как раздобыть себе щепотку табаку да глоток сивухи, мяса хотя бы два раза в неделю. Кусочек мяса всегда давался в конце обеда — «на заедку». Как прокормить восемь вечно голодных ртов — вот что означало для тебя будущее! И все же ты не мог поступить иначе… О чем ты думал, когда в последний раз смотрел на осеннее солнце?

Гойдич, следя за птицами, дышал на ладони, притопывая на месте. Птиц становилось все больше и больше; шумно хлопая крыльями, они вылетали из зарослей кустарника, словно стрелы, и с испуганным щебетом взмывали над ним ввысь.

С резким криком пролетели над его головой сойки и уселись неподалеку на высоком буке. Загонщики приближались: в прозрачном воздухе время от времени раздавались удары топоров и крики.

Вдруг из зарослей напротив послышался тяжелый топот и хрюканье. У Гойдича бешено заколотилось сердце. Он быстро снял перчатки, поставил ружье на боевой взвод и приложил к курку палец. Наконец-то! — подумал он.

Сквозь густые заросли продирался вепрь. С треском ломались ветки кустарника, беззвучно осыпалась снежная пыль. Гойдич еще не видел зверя, но уже старательно целился; по звукам следил за его бегом и вглядывался в щель прицела поверх клинышка мушки на синевато-сером стволе ружья. Я так жду тебя, думал он, но я должен сохранять спокойствие, чтобы была твердой рука.

Снег сыпался с ветвей уже у самых ближних кустов. Ну вот… Ты уже мой… Нет, не мой, а отца. Я отдаю его тебе, отец!

Ему показалось, что в кустарнике мелькнула огромная черная туша. Вепрь, раздвигая и сминая кусты, все время бежал вдоль поляны.

Ну что же это такое?! Ага, тебе не хочется выходить из чащи? Что ж, беги! Только скоро снова наткнешься на загонщика — они ведь идут веером, сохраняя определенные интервалы. Беги, да только пуля все равно поджидает тебя. Нет, в голову целиться не стану, буду стрелять в грудь, чтобы пробить сердце. Если бы ты знал, какую я испытываю радость, слыша тебя! Видать, здоровенный ты зверь, вон как топаешь! — подумал он. Ничего, мы разглядим тебя как следует, хоть тебе и не хочется сейчас выходить из кустов… На этот раз, отец, клыки я уж не сломаю!

Сжав губы в узкую полоску, он медленно передвигал ствол, не отрывая глаза от мушки. Вдруг совсем близко раздался чей-то громкий крик, затем послышались испуганные хриплые голоса, удары топора.

— Осторожно! Осторожно, он тут!

— Тут — слева! Вот дьявол, будь ты неладен!

И снова наступила тишина. Зловещая тишина после гулкого топота зверя.

Гойдич замер. Господи, что случилось? Неужели… Палец на курке слегка вздрогнул и с трудом оторвался от него.

Гунар в подпоясанной веревкой пятнистой немецкой штормовке наклонился над большим глубоким следом в снегу. Осторожно, словно боясь повредить его, он приложил к нему красную от холода ладонь.