Гобелен с пастушкой Катей

Я доложила Отче, что наниматель Паша простер внимание к делу до того, что предоставил в мое распоряжение свою заокеанскую подругу, бывшую француженку, ныне профессора американского университета, жену американца и владелицу особняка, некую даму Жанин. Она готова содействовать моей миссии, связаться с искомой Октавией, затеять разговор и скромно удалиться после — все это из уважения к другу юности Полю. Мне лишь остается задать на иностранном языке главный вопрос, каковой нам сейчас хорошо бы сформулировать.

— Однако силен твой друг Поль! — восхитился Валентин. — Теперь мне всё ясно, он заранее ситуацию проработал, одни дамы в схемах! Понятное дело, мне среди вас места нету, все будет в кружевах и парфюмерии. Со слезами и вздохами, перстами легкими, как сон. Октавия, бедняга и не заметит, как две европейские подружки Поля вынут из неё секреты и тайны наманикюренными пальчиками. Отменно картишки раскинуты! Чувствуется порода, как ни верти. Иезуит!

В ответ на мой доклад Валентин выложил парочку биографических подробностей из жизни нанимателя и друга Поля. Окольными путями в начале расследования Валентин выяснил, что папаша нанимателя в свое время занимал генеральские должности в конторе очень серьезного назначения и даже политики был не чужд.

Старший брательник Поля пошел по наследственным стопам и дослужился до хороших должностей на одной из секретных служб, нет, не на той, которую ты имеешь в виду, на другой, тоже секретной и серьезной.

А наш дружок Паша с младых ногтей наследственной традицией манкировал, ударился в раскол, вольнодумство и оппозицию всяческого рода. В основном, правда, умственного порядка. Тем не менее, в отличие от других наших знакомых ему практически все сходило с рук. Папаша и братик, не радовались особо, но младшенького в обиду не давали, позволяли что угодно. Но и Паша, говорят, вел себя невзирая на страшноватое родство безупречно, никто его в откровенностях с родными не заподозрил. Скорее, наоборот, отстаивал от них академические свободы, так что был нарасхват в ученых кругах, где ощущалась потребность в таковых. На долю остальных, понимаешь ли, тоже толика свобод доставалась. Поэтому он и позволял себе вольные мысли и поведение. Одним словом, enfant terrible…

— Потому-то наш инфант, — объяснил Отче. — Так далеко пошел. Одни его ценили, другие не обижали. Теперь папаша в отставке от политики, лечит почетные недуги в чужих краях, на синекурной должности, при последнем генсеке выхлопотал место. Братец тоже служит и новым начальством весьма ценим, прошлым летом, в дни путча доказал преданность и может младшего при любом повороте подстраховать. А наш друг Паша опять же при свободе и независимости мыслей. И опять, что хочет — то и делает. Вот голова у стервеца! Отсюда и возможности. Кто бы тебе в виде презента заокеанскую командировку устроил, причем французской дамой-гувернессой? По высшему классу строчит.

Далее, дабы не посрамить доверия нанимателя, мы с Отче Валей стали разрабатывать детальный план подхода к Октавии Грэм. Первый спорный вопрос возник о том, как представиться, от чьего имени спрашивать. Второй, как выяснить степень лояльности Октавии бывшему другу Андрюше Прозуменщикову, от чего зависели размеры ее откровенности. Третий пункт — насколько приоткрывать Октавии историю исчезновения девочки Олеси. Четвертый: какими путями выяснять рамки ее осведомленности относительно девочкиной судьбы.

И друг Поль (ни дна ему, ни покрышки!) хотел, чтобы весь этот невпроворот я черпала своими силами, без советов и помощи хитроумного Отче? Мы прочно застряли на первом пункте и хлебали его бесконечно, пока не вспомнили выдумку Павла Петровича про одноклассницу Олеси. Мол, я потеряла Олесю из виду, но встретила на днях ее бывшего любимого человека Андрюшу, который теперь пошел в гору — и спросила его. А он замялся, сказал, что тоже не знает.

Тут любопытство меня одолело, повело к родителям, они сказали… Что они сказали — неважно, но вот соученики Прозуменщикова вспомнили, что Андрюша с Олесей поехал в бывший город Ленинград, ныне Санкт-Петербург, а вернулся к всеобщему изумлению с Октавией Мэкэби.

Может статься, Тэви подскажет, что у них произошло, где и кому Андрюша Олесю оставил. Может, она сама его бросила, может, в хиппи подалась или через границу к финнам махнула. Очень она Андрюшу любила, а враз исчезла из поля зрения.

Мне же не зазорно представиться пишущей дамой из издательства, тогда любопытство будет не только женское, но и литературное. Скажем, я хочу писать роман из жизни Прозуменщикова и оставляю на усмотрение Октавии: вставлять ее, либо не вставлять в повествование. Сделаю, как она пожелает, если утолит мое любопытство по поводу судьбы Олеси. (Идею выдвинула я.)

— И ты сильна, прелестное дитя! Снова криминальный ум за работой! — восхитился Отче. — Придумала, чем Октавию шантажировать. Вы с нанимателем два сапога пара, ты часом не его внебрачная сестричка? У вас в роду синих мундиров и иезуитов не наблюдалось? Он знал, что говорил, когда утверждал, что ты компетентна.