Год магического мышления

В калифорнийском детстве меня еще кое-чему научили. Если кажется, что человек умер, для проверки нужно поднести к его носу и рту зеркальце. Если оно не запотеет от дыхания, значит, человек мертв. Этому научила меня мать. Я забыла об этом в ночь, когда умер Джон. Дышит ли он, спрашивал меня диспетчер “скорой”. Приезжайте немедленно, ответила я.

30 декабря 2003 года.

Мы навестили Кинтану в реанимации на шестом этаже “Бет Изрэил норт”.

Посмотрели на цифры на мониторе ИВЛ. Подержали ее за распухшую руку.

Мы пока еще не знаем, как будет развиваться ее состояние, сказал один из врачей реанимации.

Мы поехали домой. Реанимация открывалась вечером в семь, после обхода врачей, значит, домой мы добрались в начале девятого.

Обсудили, сходить куда-нибудь на ужин или поесть дома.

Я сказала, что растоплю камин и мы поужинаем дома.

Напрочь не помню, что мы собирались есть. Помню лишь, как, вернувшись из больницы, счищала все с тарелок в мусор.

Садишься ужинать – и знакомая тебе жизнь кончается.

Одно мгновение, один вздох.

Или – отсутствие вздоха.

В следующие месяцы я много времени потратила сначала на попытки установить точную последовательность событий перед тем и после того, что произошло той ночью, а когда это не удалось, занялась их реконструкцией. “В какой-то момент между четвергом 18 декабря и понедельником 22 декабря, – так начиналась одна реконструкция, – К. пожаловалась на «ужасное самочувствие», симптомы гриппа, она думала, у нее ангина”. Эта реконструкция, перед которой были записаны имена и телефоны врачей, с кем я говорила не только в “Бет Изрэил”, но и в других больницах Нью-Йорка и других городов, продолжалась далее, но суть такова: в понедельник 22 декабря с температурой 103[31] она обратилась в приемный покой “Бет Изрэил норт” (на тот момент считалось, что это наименее забитый приемный покой на восточной стороне Манхэттена), и у нее диагностировали грипп. Велели оставаться в постели и много пить. Флюорографию не делали. 23 и 24 декабря температура колебалась между 102 и 103. Ей было настолько плохо, что она не пришла к нам на ужин в канун Рождества, они с Джерри отказались от плана провести рождественскую ночь и следующие дни в гостях у его родителей в Массачусетсе.

В четверг, в Рождество, она позвонила утром и сказала, что ей трудно дышать. Ее дыхание в трубке казалось поверхностным, напряженным. Джерри снова отвез ее в приемный покой “Бет Изрэил норт”, и рентген показал большое скопление бактерий и гноя в нижней доле правого легкого. Пульс был учащенный, более 150 ударов в минуту. Сильное обезвоживание. Лейкоциты почти на нуле. Ей дали ативан, затем димерол. Ее пневмония, сказали Джерри в приемной, “оценивается в 5 баллов из 10, мы это называем «пневмония на ногах»”. “Ничего серьезного” (или так я предпочла понять это в передаче Джерри), но, тем не менее, Кинтану решили положить в отделение интенсивной терапии на шестом этаже и понаблюдать.

Вечером, когда ее привезли в палату, Кинтана была возбуждена. Ее седировали, а затем интубировали. Температура перевалила за 104. Сто процентов потребляемого ей кислорода поступало из трубки ИВЛ, сама она уже дышать не могла. Поздним утром в пятницу, 26 декабря, выяснилось, что воспаление распространилось на оба легких и продолжает нарастать, несмотря на массированное внутривенное вливание азитромицина, гентамицина, клиндамицина и ванкомицина. Также выяснилось – или же предполагалось, поскольку пульс начал падать, – что у нее начинается или уже развился септический шок. Джерри попросили подписать согласие еще на две инвазивные процедуры: Кинтане ввели сначала один внутриартериальный катетер, потом второй, доходящий почти до сердца, чтобы решить проблему с давлением. Ей дали неосинефрин и подняли давление с 60 до 90.