Годы странствий Васильева Анатолия

Странными путями бродят по свету истории вещей, истории произведений. Истории не менее чудные, чем судьбы живых людей. Вот у Анатолия Васильева — еще с раннеперестроечных времен — пылилась на полке книжка — из тех первых, полупиратских-полуподпольных изданий, фальшивый маркиз де Сад: несколько глав из «Философии в будуаре», а к ним тут же подверстан небольшой роман «Тереза-философ». Издание предваряется довольно наивным «философским» предисловием, автор которого изо всех сил пытается доказать, что эротика — это вовсе не так уж скверно, что либертинаж — это прежде всего раскрепощение человеческой плоти, резвость и милота на лужайках и в кукольных домиках, а человеку вообще-то хочется побольше всяческой радости… Между тем «Тереза» на самом деле произведение совсем другого французского маркиза века Просвещения, Жана-Батиста Буайе д’ Аржанса (Boyer d’Argens, 1703–1771), а уж порнография-то с эротикой связана весьма опосредованно и отдаленно, да и обретается она совсем в других пространствах — пространствах холодного отчуждения, а зачастую и просто мучительной жестокости. Прибавим к этому русский перевод-пересказ, стеснительно смягчающий неловкие реалии (о подлинном словесном материале «Терезы» я имею теперь довольно ясное представление — к парижской постановке Васильева мне пришлось сделать ее новый, буквальный перевод). Но как бы то ни было, сквозь убогую оболочку постсоветской книжки Васильев разглядел текст, позволивший ему создать на этой основе совсем иную вещь.

Ровно через год после триумфальных гастролей спектакля «Из путешествия Онегина», в том же знаменитом парижском Национальном театре «Одеон», на площадке «ателье Бертье» («Atelier Berthier»), режиссер ставит «Терезу-философа» с двумя элитарно-авангардистскими звездами французского театра — Валери Древиль (Valérie Dréville) и Станисласом Норде (Stanislas Nordey). Валери нам всем прекрасно знакома: давняя соратница Васильева, как французы говорят, его «эмблематическая» актриса, актриса-фетиш. Она играла еще в «Маскараде» в «Комеди Франсез», но, конечно, осталась в памяти прежде всего великой Медеей («Médée-matériau» объехала по меньшей мере пол-Европы, была на фестивалях и в Авиньоне, и в Амстердаме, и во Флоренции, и в Дельфах, и в Севилье). Станислас же имеет устойчивую репутацию актера интеллектуального, да он и сам ставит как режиссер, и работал много лет как педагог с собственными учениками в театральной школе Ренна (это профессиональная школа при TNB, Théâtre National de Bretagne — Национальном театре Бретани, — которую он долгое время возглавлял).

И вот вам, пожалуйста — после тончайших духовных упражнений, после высоколобых постановок — порнография XVIII века, пусть и не Сад, но, скажем, автор того же круга, старший современник Сада, чья «Тереза» была в личной библиотеке знаменитого либертина (Сад даже специально отзывался о «Терезе»: «Прелестное произведение… единственное, что указало нам настоящую цель, пусть и не достигнув ее до конца; уникальная вещь, в которой приятнейшим образом сплетаются сладострастие и нечестие, оно дает нам наконец-то истинное представление об образце книги, стоящей вне морали»). Вообще-то французские зрители и критики сочли чрезвычайно лестным внимание Васильева к веку Просвещения («les Lumières»), — французское интеллектуальное сообщество до сих пор дружно гордится и своими картезианскими корнями, и — уж особенно — идеями энциклопедистов; куда ни кинь, всюду у них «либерте, эгалите, фратерните», уверенно водрузившиеся на всеобщем культе разума, на воцарившемся повсеместно материализме и атеизме секулярного общества. При всем обилии восторженных рецензий после «Терезы», пожалуй, только старейший театральный критик «Юманите» Жан-Пьер Леонардини (Jean-Pierre Léonardini) с некоторым недоумением и тревогой разглядел в работе режиссера ту крайнюю степень полемики с Просвещением, которая по идее должна была читаться зрителем как программный культурный манифест.

Поглядим теперь, каким боком вывернулась у Васильева эта книжка, — ну и что там было, в самом спектакле. Каким приемом он вскрыл тайные пружины этого романа…

Из письма Анатолия Васильева автору книги: