Годы странствий Васильева Анатолия

Васильев, этот посторонний, этот иностранец, — со стороны, с отчаянием и болью наблюдающий поле такой знакомой ему и такой чуждой французской культуры… Он различает те соответствия и схождения, которые вовсе не очевидны, — и уж тем более не бросаются в глаза тем, кто остается внутри привычных стереотипов мысли. Наверное, только Васильев и был способен соединить этот безбожный XVIII век с эпохой дада и сюрреализма; и впрямь, поглядите, вот оно — начало века XX, сюрреализм с его страстью к перестановке, рекомбинации элементов, с повальным увлечением автоматическим письмом и составными картинками типа «Изысканного трупа», с его знаменитыми «машинами-холостяками» («machines célibataires») как отражением глубоко меланхоличной и одинокой страсти самонаслаждения, самоудовлетворения. Встряхивается калейдоскоп, мозаика элементов складывается в новую картинку, и колесики все крутятся, все крутятся… Когда вспоминаешь обо всех вариантах знаменитого «Большого стекла» Марселя Дюшана (Marcel Duchamp. «Le Grand Verre, ou La mariée mise à nu par les célibataires» — «Большое стекло, или Новобрачная, раздеваемая холостяками»), начинаешь невольно подозревать, что этот темный Бог пантеистов — Бог, одновременно совпадающий с материей и растворенный в ней, — несет в себе опасную близость, опасный параллелизм со смутными безднами подсознания, откуда и всплывают все приходящие к нам идеи и образы. Небольшие гравюрки, которыми сопровождались первые издания «Терезы», эти довольно однообразные картинки с их комбинациями всевозможных поз, все эти автоматические ритурнели фигурок Жака де Вокансона (Jacques de Vaucanson), — как они до странности напоминают механизмы сна, те коллажи, которые упорно выстраивает для нас бессознательное («…некий психический автоматизм, который соответствует волнам сновидений, — то состояние, которое нам пока что трудно определить точнее» — Андре Бретон / André Bréton). Мы видим это и в спектакле: картинки наивные и бесстыдные, слова — вполне рассудительные и вместе с тем непристойные, — они встают перед нами с четкостью ловко слаженной грезы. Как смешно — прямо-таки до слез; и как же бесконечно грустно — просто умереть со смеху…

Вот она — начальная картинка всего зрелища: мы попадаем на странное и немного тревожное празднество, на городскую площадь, в ярко освещенный выбеленный мир, выкатывают огромную упаковочную коробку. Когда служанка (актриса Ambre Kahan) открывает крышку, мы видим сидящую в кресле Валери Древиль; слева от нее — фаллическая конструкция, более всего напоминающая гигантский наконечник от эмалированного душа, сзади дверь и приставная красная лестница, ведущая на верхний ярус… Надо сказать, что основная сценографическая идея спектакля уже лет двадцать существовала для Анатолия Васильева и его художника, Игоря Попова, как некий поп-артовский объект, Поповым предложенный и совсем не обязательно привязанный к конкретному тексту; когда-то они вместе сделали макет инсталляции и представили его обалдевшей дирекции театра на Малой Бронной для спектакля «Вариации феи Драже»… Валери, одетая как одалиска, как жрица в храме любви — в чешуйчатое, сплетенное из мелких треугольников металлическое платье с кринолином, бледная и полупрозрачная, начинает историю своей Терезы. Она будет играть всех женских персонажей из девичьего дневника: преданную послушницу Эрадис, богатую вдову-аристократку госпожу С., старую греховодницу, куртизанку Буа-Лорье, — ну и, конечно же, саму Терезу, проходящую свой «роман воспитания», свою жизненную историю. Как, впрочем, и Станислас Норде, который сыграет развратного монаха, отца Диррага, свободомыслящего либертина аббата Т. и, наконец, графа — возлюбленного Терезы. Играет живая музыка (композитор и музыкант Камиль Чалаев, уже работавший с Васильевым и в «Маскараде», и в «Амфитрионе» в «Комеди Франсез»); он тут же, на сцене, этот музыкант-импровизатор на площади, каждый раз заново, чуть по-иному сопровождающий все ту же историю. Под органное звучание старинной фисгармонии Тереза начинает свою повесть. Эта девушка, вечный подросток, подглядывающая, любопытствующая, легким шагом проходящая через самые странные приключения, испытующая все и самое себя до последней крайности — и чудесным образом приходящая к финалу девственницей. Испорченная школьница, бледная нимфетка в ритуальном наряде, бесстыдно готовая ко всему, уже готовая к жертвоприношению…