《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

- Право, и что об том молвить? – будто бы сам себя вопрошал юный опричник. – Малость угорел, только и всего.

Иоанн уж и не силился сохранить холодный вид. Владыка отложил рукопись, да рассмеялся, мотая головой. Царь поднял взгляд на Фёдора. Юноша, по обыкновению своему, пребывал в лёгкой беспечности. То нравилось великому царю, ибо вечно читал он во взгляде князей да слуг своих лишь раболепный страх.

Ныне же Басманов глядел на него с такой чудной прозорливостью, что способна была поднять со глубин души Иоанна чувства, коие уж успелись забыться. В том было много света, иначе бы не мог описать сам царь. В том было премного лёгкости, да притом и премного огня потаённого, который давался свету редкими языками, вспыхивая где-то в глубине этих голубых глаз, прикрытых густым рядом чёрных ресниц.

- Угорел, значится? – усмехнулся сам себе Иоанн.

Фёдор же усмехнулся, да пожал плечами. Цепкая память Иоанна уж изловила жесты юноши. Не дивился он тому, как юноша пожал плечами, да улыбался, точно той улыбкою пытался скрыть виновность али участность в том или ином деле. По сердцу были манеры юноши, того не скрывал царь. Да и Басманов не был столь глуп, чтобы сокрыть от владыки настрой свой ладный.

- Даёшь же, Феденька. – продолжил Иоанн.

Надо было полностью отнявшись слухом внимать государю, чтобы не слышать того сладострастия, с которым царь произнёс то имя. Фёдор улыбнулся, упиваясь голосом своего государя.

- Главно ж, - молвил Иоанн, - довёл до испугу Алёшку, немца своего, Штадена, и нынче молвил, мол, просто угорел! И право, не более! – усмехнулся царь, разводя руками.

- Довёл ли до испугу я доброго государя нашего? – спросил Фёдор, да изогнул бровь свою соболиную.

Иоанн медлил с ответом, глядя на юношу. Лицо великого самодержавца хранило премного холода, под коим скрывались страсти плоти и души. В глубине своего разума владыко видел запретные образы, видел ту черту, коию преступить уж было бы скверно, но желанно.

Заместо ответа на речь слуги своего Иоанн рассмеялся, мотая головою. Он отвёл взгляд на приоткрытое окно, с которого лился золотой свет нежной весны.

- Нет. – лукавил в голосе своём владыка.

Впрочем, лукавство то ясно было обоим.

Фёдора посмешил такой ответ, но, право, перечить не было никого толку.

- Как же ты сам изъяснил для себя… - произнёс Иоанн, протянув руку свою к лицу юноши.

Царские персты коснулись нежной белой кожи юноши. Басманов прикрыл глаза, ощущая холод драгоценный камней. Крупные перстни слились воедино с царскими прикосновениями, которые заходили много дальше, нежели связь владыки со своим слугою.

Ни один из них не мог сказать, кто боле дорожили теми безмолвными узами, что связывали их.

- Отчего же я оставил тебя подле себя? – вопрошал Иоанн, проводя рукой по мягким волосам юноши.

Чёрные как смоль пряди ниспадали на плечи и струились по исшитому золотом кафтану. Большею драгоценностью было то поразительное сочетание покорности и смирения с яростной буйностью и горячестью восточной крови, коия читалась в азиатском разрезе глаз, во всём Басмановском нраве.

- Не ведома мне воля ваша. – произнёс юноша, пристально вглядываясь в облик владыки своего, будто бы запечатляет тот образ впервые.

Будто бы впервые видит ту насмешку, что сияет из мрака чёрных очей. Будто бы впервые видит огонь сродни преисподнему в рыжей бороде али волосах. Будто бы впервые видит этот лик, искажённым премногими испытаниями.

Фёдор видел премногую глубинную силу, что таил в себе мрачный царский лик. И вместе с тем, Иоанн хранил в душе своей превеликую страсть, в коей не было сил ныне признаться.

Басманов, преисполненный трепета пред государём, прикрыл веки свои, да поддался вперёд. Уста юноши нашли уста владыки, и та порочная связь, в коей не было ныне сил признаться, вновь окрепла в страстном лобзаньи, которому поддались оба.

В том поцелуе не было той растерянной мимолётности, не было роковой случайности. И слуга, и владыко, догадывались, к какой грани они подступили и какие границы были навеки нарушены.

Эта связь, этот союз, по мере того, как креп, так и обрастал мрачными терзаниями.

Когда тот поцелуй был прерван, Иоанн глубоко выдохнул, будто бы силясь избавиться от лукавых видений.

Когда царь воочию увидел, что юноша пред ним – воистину его опричник, представал пред ним во плоти и крови, казалось, во взгляде великого князя и царя Руси отсеклось что-то доселе ценное и ценимое.

Фёдор же глядел на владыку с таким пылким любопытством, за коим немудрено было и не заметить трепета, тревоги и смятения, коими была полна юная душа Басманова.

Владыка одновременно жаждал разрушить ту стену безмолвия, что была возведена меж ними, да вместе с тем силился до последнего оттянуть роковой момент обличенья истинной страсти их душ во слова.

Царь протянул письмо, которое складывал нынче. Юноша принял его, но стоило его светлым глазам пробежаться по первым строчкам, уста юноши, точно напоенные весенним нектаром, улыбнулись, преисполнившись жестокой усмешки.

Басманов перевёл взгляд поверх письма на своего государя.

- Неужто за то казнь? – спросил, наконец, Фёдор.