《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Кремлёвский дворец отворял окна настежь, чтобы впустить в палаты ночную прохладу. Опричники пировали с большою удалью да размахом – вина и мёд текли рекой, а музыку было слышно за версту.

Иоанн сидел на троне, подперев лицо рукой. Зоркие очи его поглядывали, какой уклад был среди его братии.

Уж был заполночный час. Раскатистые нескладные голоса опричников тянули куплеты застольных песен, покуда им подыгрывали холопы.

Резкий порыв ветра хлёстко снёс ставни с подпорок, и едва ли не разбил окна в дребезги. Этот шум остро отозвался в разуме Иоанна.

Он поднялся со своего трона, и при том братия смолкла. В воцарившейся тишине государь приблизился к окну, вглядываясь в беззвёздное небо. Погода всё хмурилась и делалась мрачнее каждый миг.

- Где Фёдор? – спросил Иоанн, не отводя взгляда от грозного небосвода.

- Так на гуляниях. – прочистив горло, молвил Басман-отец.

- Разыщите его. – молвил Иоанн, возвращаясь за стол. – Да пущай явится ко мне.

Опричники переглянулись меж собою, не ведаю, к кому был сей приказ. Иоанн окинул братию тёмным взором, и уж сжал в кулаке посох, как Алексей поднялся из-за стола, отдал поклон государю и направился к выходу.

Следом за ним поднялся и Штаден, и Грязной, и мгновение погодя – Вяземский. Иоанн ударил посохом об пол, и то повеление было расходиться братии. Лишь тихий полушёпот поднимался, покуда слуги государева шли к выходу.

Вскоре Иоанн остался один, не считая рынд и холопов, прислуживающих при столе. Владыка не глядя поднял руку, но, верно, кравчий столь был встревожен резкой переменой в настрое государя, что был несколько небрежен.

Подавая кубок царю, холоп несколько поспешил, и оттого владыка задел рукою чашу и опрокинул её на пол. Звону, с которым кубок коснулся каменного пола вторил хлёсткий удар.

Не молвив боле и слова, Иоанн поднялся с трона, и, прежде чем уйти в свои покои, бросил короткий взгляд на раскрытое окно. Завывания ветра лишь боле нагоняли тревоги на душу царя.

«Неужто гроза грядёт?...» подумал Иоанн.

…

Заслышав свист и топот лошадей, девки у реки тотчас же подняли головы, да кинулись прочь. Костры уж догорали, но даже их слабого света хватало, чтобы признать лошадей царского опричника со всеми знаками его.

Лишь Фёдор на всём речном берегу ничуть не устрашился, завидев вдалеке Штадена. Генрих ехал верхом, да взял с собою на привязи Данку.

Басманов широко улыбнулся и присвистнул, дабы немец мог приметить его, да замахал рукой.

То не было большим трудом для Фёдора запрыгнуть на полном ходу на любимую Данку свою быстроногою. Как внезапно нагрянул опричник на берег колдовской, столь же быстро и скрылися они по дороге, что вела в столицу.

…

Иоанн в нетерпении стучал пальцами по столу, блуждая взглядом по золотым блюдам, но которых подали владыке его трапезу. Если Иоанн и был голоден, он всяко не мог взять куска в рот, прислушиваясь к поднимающемуся ненастью за окном.

Когда первый раскат грома послышался вдалеке, царь злостно поглядел в окно. Капли дождя уж бились в мутное стекло, подгоняемые хлёсткими ветрами.

Летняя ночь обещала разразиться грозой. Тревога подступала к горлу владыки. В ярости он ощутил, его руки дрожат, и царь в бессилии своём не может унять эту дрожь.

И сквозь завывания ветров, сквозь барабанящие капли дождя, послышались далёкие шаги из коридора.

Иоанн тотчас поднял свой взгляд на дверь. Уж заслышался тихий, мягкий голос Фёдора. Не дожидаясь доклада рынд, царь повелел:

- Пусть заходит.

Дверь отворилась, и юноша вошёл в покои. Фёдор уж переменил одежду, облачившись в белую рубаху, да всяко было видно, что дождь застал его врасплох.

Некоторые мгновения они стояли безмолвно. Басманов и впрямь не ведал, отчего настроение владыки переменилось, и отчего столь срочно опричник был вызван во дворец.

Не ведал того и царь. Он повиновался тихой воле знамений, затрагивающих его сердце. Раскат грома точно оживил Иоанна. Он глубоко вздохнул и указал на место подле себя.

Фёдор повиновался, заглядывая в глаза владыки. Басманов уж выучил этот взгляд, эту отрешённость, точно очи владыки наполнились безжизненным стеклом.

- Царе? – молвил Фёдор.

Иоанн перевёл взгляд на юношу. Царские очи оставались пустыми.

Фёдор глубоко вздохнул и осторожно подался вперёд. Басманов положил свою руку поверх руки Иоанна. Царь едва шевельнул головой, но не боле. Фёдор мягко поглаживал руку владыки, точно силясь её согреть, вернуть в неё саму жизнь.

За окном сверкнула молния, и ей вторил рокочущий раскат грома. Басманов вздрогнул, но не от бушующего ненастья, но оттого, Иоанн резко взялся за его руку. Знал Фёдор, какова сила царя, и оттого точно уверился, что нынче владыка с большим трепетом сдерживает хватку свою, точно боится причинить боль.

Иоанн поднял руку юноши к своему лицу, разглядывая дарённые самим же владыкой перстни на белых пальцах Фёдора. Мягкая улыбка смягчила черты лица Иоанна, когда он, великий царь всея Руси, припал устами сперва к перстням, а потом и к тыльной стороне ладони юноши. Владыка прикрыл глаза, прильнув к бархату мягкой кожи.