《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

- Алёною. – вновь поклонившись, ответила девица.

- Славно. – кивнул опричник, хлопнув по столу. – Осенью играет свадьбу друг мой сердечный – Фёдор Алексеич, да просил меня в дружку себе. Истолкуй, Алён, что к чему. Малость нездешний я, ведать не ведаю, что за дружка таков.

С сердца девичьего как камень упал. Пущай, всякий страх не отступился от домочадцев, Алёна уж воспрянула духом.

Всякое дело домашнее девка оставила на потом, да принялась опричнику рассказывать обряд весь. Чай, девка была больно сведуща в том, и припомнить могла всякий уклад, всякий порядок.

В убогом домишке и впрямь яблоку было негде упасть, да уж изворотились домашние оставить Алёнку с Генрихом в горнице, да подслушивали мимоходом – мало ли, чего.

Немец же славный сделался слушатель – Алёнку не перебивал. Крестьянка же подала скудное угощение ко столу. Генрих не притронулся к крестьянскому кушанью – с того ли, что брезговал, с того ли, что и впрямь отдался речам Алёнкиным.

Час минул, затем другой – уж стемнелось, а девка уж и половины не выложила. Притом, Алёна девка была бойкая, да язык подвешен. Складный рассказ её затянулся много боле по воле немца – всякий раз то и дело расспрашивал о стороннем, помимо долга своего.

По ходу рассказа своего, девка хлопотала подле гостя, наливая ему здешнего самогону. Первую стопку Генрих велел выпить самой крестьянке, и та исполнила всё. Как сомнения немца развеялись, беседа продолжалась столь же ладно.

Всё мрачнели небеса за окнами, и всё боле подступалася Алёна в рассказе своём, как дружка должен вести новобрачных к первой их ночи.

- И как придёте, стегнёте о ложе – духа нечистого прогнать. – молвила Алёна.

- Со слуху так не припомню всего. – ответил Генрих, мотнув головой.

Опричник опрокинул ещё стопку самогону. Девица было поднялась, чтобы подлить гостю, да тот резко по плечу осадил порыв её, да провёл рукою по шее, по косе её медной. Сглотнула Алёна, дыхание замерло, да не отпрянула. Глаза её распахнуты уставились на немца, покуда тот расплёл ленту в волосах.

…

К ночи небеса и вовсе разгневались. Ярость, копившаяся в тёмных тучах, обрушилась на Москву ливнем. Бушевала погода, ненаствовала. Издалека доносились раскаты летней грозы. Озарялось то редкими вспышками молнии.

Иоанн стоял подле окна, точно завороженный. Капли вновь и вновь бились, гонимые лютым ветром. Сквозь мутное стекло едва что углядеть и можно было – дождевая вода затмевала всё пеленою. В буйном потоке мешалось всё, и то давало отдых утруждённому рассудку государя.

Когда раскат грома стих, царь отошёл от окна, бесшумно ступая ко столу. Фёдор сидел спиной к государю, когда тот медленно положил руку на плечо юноши. Прикрыв очи, царь отвёл волосы Басманова с плеча его, открывая белую шею.

Под эти трепетные прикосновения, молодой опричник дописал последнюю строку, да отложил грамоту, двинув её чуть ко владыке. Юноша поднял свой взгляд на царя. На алых устах Басманова теплилась лукавая его улыбка.

Иоанн перевёл взгляд на письмо, но рук не отнял от слуги своего, продолжая ласково гладить его по смольным волнам волос, по тёплой шее. Владыка глядел сквозь сумрак на строки, написанные Фёдором – трепетного пламени свечи хватало, чтобы Иоанн мог прочесть.

Заверившись, что всё ладно с грамотою, царь кивнул, снимая с пальца перстень. Глянув на Фёдора, владыка протянул его юноше.

Видно было по лику Басманова, сколь то удивило его. И не такие подарки принимал Фёдор из царской руки, но ныне же речь шла о государственной печати.

Басманов улыбнулся, и тотчас же поджал губы, преисполнившись трепетного смятения. Приняв царский перстень, Фёдор ещё с минуту разглядывал печать, поднеся ближе к огоньку свечи. Медовые блики дрожали на гранях, описывая герб по краю.

С холодною надменностью Фёдор запечатал письмо, будучи преисполненный самой царской власти, да отложил послание на край стола. Меж тем же владыка занял место за столом близ Басманова. Подперев лицо рукой, Иоанн с упоением наблюдал за горделивым восторгом, коий обуял юношу при виде сего знамения особого расположения государя.

Волей-неволей, да владыка сам уж улыбнулся, разделив с опричником его радость. Фёдор одарил владыку своего таким взглядом, коего доныне Иоанн не читал на лице слуги своего. Небесные очи полнились многой силой – юноша глядел на царя, точно на равного себе. Это дерзновение не злило, не гневало владыку.

Иоанн подманил Фёдора к себе жестом. Хмыкнув самому себе, юноша откинул волосы назад, поднимаясь с места. Царь не отводил взгляда, не смел, будто бы боле не был властен над собой.

За окном вспыхнул гнев небесный, озаривши всё белым-бело. Вспышка та осветила весь облик юноши. Всё его нутро, все помыслы Иоанна ныне полнились лишь этим сокровенным образом пред ним – этой белоснежною кожей, нежной, точно атлас, этими чёрными волнами волос цвета глубокой безлунной ночи.

Владыка упивался своим безволием в роковом своём влечении ко слуге, и более того упивался лишь покорным безволием самого Фёдора пред собою.