《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

«Пытался Ты меня, окаянного, вразуметь видением своим – да не внимал я Тебе по слабости, по гордыне, по греховности своей! Не остави же нас, Отче! Не остави меня, не остави! Не дай душе раба твоего Андрея отойти на чужой земле, без покаяния, без погребения! Не дай, Отче! Яко прощался, не ведал я, что воистину ведение твоё истинно! Ежели так, защити, Господи раба твоего, яко и я на земле, вверенной Тобою, защищать буду всей убогих, блаженных, не имущих и страждущих!»

Чувствовал Иоанн, как молитва его точно вторит сама себе эхом, да нет ответа на возглас его к небесам.

«Неужто Ты покинул меня, Отче?»

Иоанн поднял остекленевшие глаза на святой образ Спасителя.

«Нет, Господи! Нет нынче мне опоры ни в чём, не покидай меня на растерзание злобы да алчности людской! Не остави меня средь Иуд, что оскверняют имя Твое! Отче, не остави нас, слабых да безвольный! Защити раба твоего Андрея, даруй спасение телу, разуму и душе его, Отче!»

В соборе не было никого боле, не считая двух священников, служившие в ту безлунную ночь. Иоанн стоял на коленях, и сердце его постепенно охватывал ледяной холод. Когда пламенная молитва стихла. Он медленно поднялся в полный рост свой, осенил себя многократно крестным знаменем, приложился ко святыням и вышел из святой обители.

К тому моменту, как взошло солнце, государь уже восседал на троне. Облачение его переменилось со скромного монашеского одеяния на царское одеяние, исшитое золотом да камнями драгоценными. Шуба его, подбитая густым длинным мехом, ниспадала на его плечи. В правой руке своей он держал длинный посох.

Взгляд его точно застыл, будто бы вся жизнь покинула тело Иоанна, оставив лишь холодное величие царственной фигуры. Не могли знать бояре, которых принимал государь во время последних утренних звёзд, что гложет душу государя. Отчего голос его был тих, отчего взгляд его всё обращался к дверям, точно вот-вот должен кто-то явиться. Бояре держали совет с государем, но далеки были мысли Иоанна от этих разговоров.

Не ведали они того чувства, которое охватило всё сердце и разум царя, того чувства, коим был преисполнен он, будучи ещё малым дитя.

Как сейчас перед государем стояла та картина – морозное утро, предрассветный час. Юный Иоанн пробудился, точно кто-то коснулся его, точно кто-то силился говорить с ним, но мальчик был один в своих покоях.

Полумрак. Ранние утренние сумерки, но сердце Иоанна точно твердит – отныне солнце будет лить свет свой иначе, отныне всё переменится.

Несколько минут он гнал от себя эти мысли, протирая сонные глаза. Тревожные думы сгущались в голове, точно тучи, и тяжестью своей обращались будто бы свинцом. Ощущение это точно возводило Иоанна к роковому мигу, который всё близился.

Разум юного князя спал, и не был в силах истолковать те предзнаменования, что сжимали его сердце и душу. Прошло несколько минут. Иоанн сидел в своей постели, когда приглушённый каменными стенами, но резкий крик прервал ожидание неизбежной утраты. В тот миг Иоанн навеки лишился покоя.

Тот крик, отдалённый, раздающийся гулким эхом до сих пор слышался государю под сводами царского дворца. То морозное утро, когда Иоанн остался сиротою, стало роковым рубежом. Тогда он простился с детством, с нежностью, которую он помнил по прикосновениям и по голосу своей светлой матушки.

Тот крик оборвал всё.

Хоть дитя и не видело, как бездыханное тело княгини рухнуло замертво на каменный пол, но сердце точно знало – отныне всё будет иначе.

Ночами терзали его страшные видения, днями те ужасы воплощались во плоти. Немало смертей видел Иоанн в детстве и юношестве своём, и ещё боле скрывались от глаз его, но не от разума.

Однако ныне иное время.

Обрёл Иоанн Васильевич власть, коей не было до сих пор ни у князя Московского, Новгородского, ни у одного князя во всей Руси.

И сейчас великий царь восседал на троне, и близился вновь предрассветный час.

Всё будто бы готовилось к тревожной вести, но во взгляде Иоанна уже замерло в смирении.

На пороге просторной залы появился гонец. Лицо своё он опустил и отдал низкий земной поклон. Бояре умолкли, видя, что взор государя сосредоточен лишь на явившемся. Разговоры не были громкими, но и те стихли.

- Говори уже. – произнёс царь. – От кого явился ты ко мне?

- Государь великий, светлый наш повелитель! – точно взмолился гонец. – По воле вашей доношу вам весть, да не прогневайся по множеству милости твоей, по множеству щедрот твоих!

Голос вошедшего дрожал и прерывался, точно не был властен над собою докладывающий.

- От Курбского? – хмуро спросил Иоанн.

От имени того гонец едва ли в клочья не разорвал шапки своей, коию мял в руках своих от тревоги неуёмной.

- Великий государь, свет отчизны нашей… Ныне князь Андрей Михайлович… На иной стороне… - произнёс посланник, преклонив колено перед царской фигурой.

Иоанн прикрыл тяжёлые веки.

- Что же… - тихо вздохнул царь. – Да упокоит Господь душу его. Велите доложить о том в монастыри по всей земле русской. Пусть отмаливают душу его.