《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Юнец воротил взгляд от тела и крови, но с резким запахом никак не смог совладать – мальчику сделалось дурно, и он закрыл рот и нос чумазыми руками. С усмешкою на то глядел Афанасий, да терпеливо ждал, пока малец уж изродиться вестью.

- Барин… - переборов себя, наконец, произнёс мальчик, отдавая низкий поклон.

Опричник коротко кивнул, веля юнцу молвить дальше.

- Григорий Лукьяныч велел доложить вам, что нынче к вам великий светлый государь зайдёт. – молвил мальчишка.

- Нежели вновь? Уж заходил. – пожав плечами, прервал его Вяземский.

Верно, мальчишка заучил слова, да оттого и продолжил речь свою, точно и вовсе не слышал, что сказал князь.

- Велел вам передать, чтоб вы ненароком о знаке не обмолвились… про колдуна. Вот. – закончил посланник, заставив Вяземского поднять взгляд.

- Вели Малюте спуститься. – хмуро бросил Афанасий.

Крестьянский мальчик кивнул и поспешил прочь. Верно, всё то время не терпелось ему покинуть эту зловонную камеру. Вяземский же заметно омрачился, крепче схватился за рукоять плети и вновь принялся за работу.

…

Накануне конюшие царского приказа получили под опеку нового жеребца, того самого лихого скакуна, которого прикупил немец. Как отдавал Штаден под уздцы этого роскошного коня, так и повелел к ночи снарядить его для Фёдора Басманова.

Нынче дни становились всё длиннее, но и они сменялись закатами, а те тянули за собой мрачную мантию ночи.

Нынче уж стоял конюший, готовый исполнить повеление. Нового коня нарекли Громом, ибо столь же неистовой силою наделён был, столь же резки были его порывы, когда рвался он прочь от конюших.

Наконец, под ночь смогли усмирить крутой нрав жеребца. То ли устал он, то ли просто переменилось настроение его, неведомо было. Да то конюшим и не было столь и любопытно – главное дело исполнилось – коня снарядили, и он был готов ныне отправиться вскачь.

Поглядывали мужики, не идёт ли опричник. Были и те, кто праздно слонялся по двору, дабы заметить, ежели Фёдор Басманов, коего уж давно ожидал весь приказ, спустится по каменной лестнице.

А время меж тем уходило. Прождали час крестьяне, изредка переглядываясь меж собою. Всех клонило в сон. Так и стояли конюшие, кто прислонившись к столбам али перегородкам меж лошадиных стоил, иные прикемарили прямо на полу, покоив тяжёлую голову на плечах али упирая стену.

Уж стала заря, да Басманова всё не было.

…

Не было слышен лёгкий шаг девушки, что кралась в ночном полумраке по лестнице. Она мягко взошла по лестнице, как вдруг завидела в коридоре Стёпку-заику. Девушка замерла и удивлённо приподняла свои светлые брови, и боле не с крестьянского парнишки, а с Фёдора Басманова, что следовал за ним сквозь сумрак.

Опричника, верно, подняли с кровати – его волнистые волосы лежали спутанными прядями на плечах. На юноше была надета шёлковая рубаха, отливающая цветом глубокого ночного синего неба. Он успел подпоясаться наспех, повязав небрежный узел.

Заметив Дуню, опричник вскинул брови, точно бы подивился образу пред собою. Пока Фёдор оглядел её нежную хрупкую фигуру, девчушка поклонилась, опуская свой ясный взгляд в пол.

- Отчего ты шляешься в ночи по дворцу? – спросил Басманов.

- Так ведь по воле вашей и явилась… - робко ответила Дуня.

Верно, Фёдор боле и боле дивился этой ночи, да быстро совладал с собою. Он кивнул головой, убирая пряди со своего лица, едва касаясь их своими пальцами.

- Верно, донесли мою волю. – ответил юный опричник. – Да вот же!

С тяжёлым вздохом юноша указал на Стёпку, что стоял поодаль.

- Вызывает нынче меня служба. – продолжил Басманов. – Да ты следующую ночью зайди.

Девушка поджала губы, закивала, всё так же воротя робкий взгляд свой.

На том и разминулись, и Стёпка повёл Фёдора в покои великого государя. Появление крестьянского парнишки на пороги опочивальни в столь поздний час было точно громом средь ясного неба. Стёпка выглядел встревоженным, и заиканье душило его, больше обычного.

Не стал Фёдор ни о чём его расспрашивать, ибо знал, что всё насмарку – уж ни в зуб ногой, хоть убий, не вымолвит и слова ровного. По жестам смекнул Басманов, что нынче вызывает его великий владыка к себе.

Опричник оделся, сунул ноги в сапоги и следовал за Стёпкой. На лестнице они столкнулись с Дунею, что было новым, но не столь значимым и волнительным откровением в сей ночной час.

Пройдя ещё немного, Фёдор отпустил парнишку.

- Уж не заплутаю. – молвил юноша, да велел жестом Стёпку идти восвояси.

…

Робко дрожал огонёк лампадки, проливая свет на широкое грубое лицо Малюты. Здоровая и крепкая, точно медвежья фигура Скуратова стояла в церкви пред святыми образами, да всё оглядывался опричник через плечо, всё поглядывая на вход.

Кроме послушников, что готовили церковь к скорому ночному служению, никого Малюта и не видел, да оттого и мял свои толстые пальцы, огрубевшие за долгие годы ратного пламени.

«Уж не сделалось ли чего?...» тревожная мысль пронеслась ледяным холодком по затылку опричника, да тот быстро прогнал прочь скверные мысли.

«Да не может быть того, никак не может…»