Голод Рехи

– Выпей мою кровь! Ну, давай же, ты же исцеляешься быстрее людей и эльфов.

– Поздно, слишком поздно. Я не такой мастер в исцелениях.

– Я не дам тебе умереть, – повторил свое обещание Рехи. Казалось, Ларт принял решение пожертвовать собой еще там, в горах, когда признался, что для чего-то большего не жалко отдать жизнь. Да для чего же? Для того чтобы глупый честолюбивый семаргл Митрий исправил свои ошибки, совершенные в далеком мире Бенаам. Вот и все. Рехи с трудом преодолевал гадливость, слякотью поселившуюся в душе.

Он не отходил от Ларта еще сутки, но все так же не знал, что делать, чем помочь. Еще никогда не настигала его такая беспомощность. Рехи вспоминал, как ловко Лойэ зашила его рану. Когда-то давно. Тогда еще теплилась надежда, тогда еще кидала вперед ярость. Теперь настала тишина, вибрирующая молчаливым эхом среди сводов пещеры. Рехи застыл монолитным изваянием, держа голову Ларта у себя на коленях и баюкая его. Он все еще не смирился, что провожает друга в последний путь, но уже слышал все отчетливее далекий зов убитого Ветра.

Тот подбирался все ближе. Хотя, наверное, это ящеры в горах оплакивали разоренное гнездо, если они вообще умели скорбеть. Да весь мир оплакивал себя, просто никто не слышал его тихий протяжный стон. Все путали его с кличем войны. Но здесь, в этой сумрачной обители смерти, Рехи уловил что-то другое: не ярость и помешательство, а именно предельную скорбь. Только чью? Свою или Двенадцатого? Свою и Двенадцатого. А что уж там говорил Митрий о преданном долге Стражей и прочем – не так уж важно. Это могущественное существо страдало, как и Ларт теперь.

«Если ты тоже страдаешь, почему не пускаешь к себе? Почему не поможешь нам?» – без привычной злобы подумал Рехи. Он ненавидел Двенадцатого, но когда-то раньше, ведь теперь весь мир остановился. Ничто не имело значения, особенно когда Ларт на рассвете алых сумерек очнулся и прохрипел, вцепившись в запястье:

– Рехи… Кто еще мне такое говорил… Рехи… Знай! Просто знай! У меня все разрушилось не от этого мира, не от Двенадцатого. Все разрушилось, потому что я не любил своих полукровок, я презирал их. А тебя полюбил… Как друга, как брата, как соратника… Как безумца, с которым мы шли к одной общей цели! Ты должен дойти. За это я умираю! И ни о чем не сожалею.

– Л-ларт…

Рехи согнулся от приступа кашля, он выплевывал пепел вместе со своей болью, а чудилось, что выхаркиваются ошметки легких и души. Как же невыносимо! Как страшно, страшно. Страшно! Все тело пробирал озноб, одновременно накатывали волны жара, как в долине гейзеров.

Ларт погрузился в тяжелое забытье, он уходил, почти растворялся. Но Рехи все еще казалось, будто он что-то упускает, какую-то важную деталь: «Если я Страж Мира, то для чего все эти линии? Для чего вообще все? Что еще ими можно изменить? Только для убийств? Да? А Сумеречный умеет иначе, я же знаю, что умеет. Эй, Сумеречный! Где ты теперь? Почему не помогаешь, Страж? Почему не исцеляешь? Только истории горазд рассказывать, Страж? С-с-страж. Я тоже Страж».

Странная мысль пронзила и заставила встрепенуться. Кашель отступил, как и ледяной мрак, из которого тянулись руки сотен мертвецов. Рехи вновь балансировал на грани неверия и невозможной надежды. Хотя почему же невозможной? Камень невелик, но он тверд, как и высокая гора – так, помнится, рассказывал старый адмирал, а заканчивал свою побасенку моралью, что даже невыдающийся житель деревни способен на значительные дела. Вот он, самый последний и самый незначительный житель своей деревни. Камень и гора. Гора – это Стражи Вселенной. Но вдруг камень – это Стражи Мира? Не крылась ли в их способностях уменьшенная копия той мощи, что таили в себе старшие братья по проклятью?

Рехи огляделся и закрыл глаза, выравнивая дыхание. Он старался нащупать линии мира, вспоминал сон жреца в лиловом одеянии, искал ускользающие тайные знаки в том, что вершилось вокруг. И не находил. Линии опять не поддавались, вернее, мелькнули пару раз, чтобы обезоружить своей мерзостью. Такие гадкие, такие скользкие и темные. Они не годились ни для чего, кроме разрушения. Прогорклая тухлая кровь, лежалая мертвечина – вот что они напоминали по ощущениям и по запаху. С их помощью явно не удалось бы никого исцелить. «Лойэ заштопала мою рану. А линии похожи на нити, правда ведь? Правда? – твердил себе Рехи, не оставляя попыток найти выход. – Только у нее нитка была своя, она унесла ее из деревни, а не искала вокруг. Своя… Своя нитка».

Рехи вытянул руки и направил едва ли поддающуюся контролю силу на самого себя, он искал что-то в себе. Нечто светлое, более сложное, чем пресловутый голод. Все сложнее голода, намного сложнее. Или проще. Голод жизни сменился другим голодом – необходимостью сохранить жизнь друга. Но слова не имели значения, когда на пальцах затрещали незримые искорки, когда вокруг рук показались сплетения чистых линий. Вот они! Рехи верил, что именно так работала настоящая сила Стражей.