Голоса тишины

Несколько раз он писал «Христа, изгоняющего торговцев из храма», и единство не только сюжета, но отчасти и композиции позволяет нам проследить за этим творением. Первый из вариантов этого «Христа» – одна из первых картин, которые он подписал

. Он написал ещё две после своего отъезда из Венеции и до приезда в Толедо. Однако Венеция достаточно ощутимо присутствует в первом полотне, чтобы было ясно, что она внушала Эль Греко то, что Рим предлагает ему убрать.

Вот уже столетие, как Италия перегружала свой творческий почерк орнаментальным изобилием. Система декоративной живописи, которая увлекала Мантенью и, кажется, составляла в любом произведении и качество, и притягательную силу, по прошествии множества метаморфоз оказалась в числе заслуг Тинторетто. В Венеции же существовал скорее вкус, нежели стиль, угловатый, несколько восточный, в котором соединились Тинторетто и Бассано и который позднее обретёт Эль Греко. Вначале он заимствует в нём гибкую и сильную манеру, когда линии переплетаются, как водоросли на скалах, и эту манеру он немедленно применит в центральной группе. Чтобы ей соответствовать, он будет искать неопределённое драматическое освещение; сложное построение группы, к которой, как кажется, относится разорванное облако; статуи стены; колючую лепку коринфских капителей; ювелирный стиль персонажей, детей, женщины, облокотившейся на клетку, (которая выглядит вставной фигурой).

Второе полотно первоначально производит впечатление упрощения. Освещение будет упорядочивать композицию: Христос ярко освещён, светлые тона обнажённого тела слева сопрягаются со светлыми тонами женщины с клеткой, декоративный характер которой слабеет; группа справа, у подножия колонны, массой тени отделена от освещённого Христа и отступает. Более не взлетает над пейзажем дымка облаков от поднятой как факел руки Христа; она отделена горизонтальной линией от некоего дворца. Портал, чья масса удвоилась, – отныне главный элемент заднего плана. Обрамлявшие его статуи исчезли так же, как капитель главной колонны. Корзина старика опустела, амуры стали детьми; посмотрите, как стилистически изменилась одежда Христа. Персонажи, находящиеся в соседней комнате, и стол стали проще, люстра потухла. Нет больше ларчика, ягнёнка, перепёлки, кроликов, любимых Тицианом; голуби перестали быть светлыми пятнами. Справа, в одном ряду – Тициан, Микеланджело, Кловио[299] и Рафаэль – «дополнительные», согласно римскому стилю, фигуры, так же как женщина с клеткой – согласно стилю венецианскому…

Эль Греко. «Мученичество Святого Маврикия», 1580–1582 гг.

Двадцать лет спустя, в Толедо, Эль Греко вновь возьмётся за «Христа и торговцев

». Давным-давно выстроилась его подлинная система, установился стиль. Он меняет кадрирование. Всё, что обеспечивало унаследованный стиль, внезапно исчезает: колонны, женщина с палкой через плечо трансформировались, фигуры в глубине перспективы упразднены, женщина с голубями – тоже. Нет и речи о портретах на переднем плане. Чтобы отделить то, что в этом «сюжете» не принадлежало Эль Греко, достаточно ещё раз посмотреть, что он убрал. Переход от юношеских произведений к основным – озарение гениальности – не принёс ни дополнения, ни соблюдения, ни имитации.

Отбросим гипотезу некоего обнажения, которое позволило бы внимательнее наблюдать: Эль Греко не создаёт иллюзии реальности. Он придёт к фигурам «Встречи Марии и Елизаветы», к той последней «Тайной вечере», которая, кажется, готова «встряхнуть» полотно… (Эта «Тайная вечеря

» похожа на портреты садовника Сезанна; почему те, кто обрёл строгие стили, на пороге смерти приходят к потрясению всех черт, которое суммарно, быть может, называется барокко?).

Итак, Эль Греко расстаётся с излишеством венецианского наслаждения – не в пользу какого-нибудь другого. Никто более него не отбрасывает аксессуары в то время, когда они привлекают каждого. Что же он будет писать рядом со священными фигурами после того, как голуби отправлены на чердак? Традиционные череп и распятие, какие-то горы, книги и букеты, символы и призрачный Толедо. Прежде всего, он выбросил амуров и грациозных итальянских собак, затем, уходя от абстрактного горизонта и смешанных групп своих первых испанских распятий, от каменистых пейзажей он придёт к изображению гефсиманского Толедо.

К тому же, по-видимому, не следует злоупотреблять Толедо. Если особый характер этого города, тогда ослепительного, может быть, на фоне его поздних картин, подобно Нью-Йорку – на фоне фильмов многих иммигрантов, был столь властным, то почему понадобилось ждать этого грека, чтобы такой особости появиться, и почему затем этот город исчез навсегда? Толедо – это Марсель плюс несколько памятников; Марсель ещё ждёт своего Эль Греко. И тогда, и сегодня Толедо – цвета охры. Эль Греко написал его единственный раз – ради самого города – в тёмно-зелёных тонах. Город был не моделью, но избавлением.