Голубая лагуна [сборник]

«Право» или «лево»? Вот что доныне осталось основой морали, все остальное — одни кружева. В то время как я здесь беседую с вами, в Мадлене идет служба, биржа закрыта (глядя на часы), но другие игорные дома действуют. Cafe de Paris наполняется, сестры милосердия посещают больных.

Мы остро чувствуем, что некоторые люди делают добро, а некоторые делают зло. Мы задумываемся над происхождением всего этого, и ответ приходит к нам из доисторических лесов.

Я есмь «выбор». Могу выбрать «правое», могу избрать и «левое». Когда я обитаю в сердце мужчины, мой выбор клонится в эту сторону, когда я живу в сердце женщины — в ту сторону.

Я не религия, но между мужчиной и женщиной я создал основной антагонизм мотивов, который послужит основой для всех будущих религий и этических систем. Я успел уже провести смутную черту, отделяющую свирепость и алчность от чего-то, что еще не имеет имени, но что в будущих веках назовется Любовью.

Я есмь постоянная величина, но смутный план, начертанный мной на зиждительном мозгу человека, будет использован вечно созидающими годами; купола и колокольни пронизают небеса, жрецы развернут свитки папирусов, бесконечное развитие заложенной мной основы «правого» и «левого» приведет к постройке пантеона с миллионом алтарей для миллиона богов, коих ныне только трое: стопа мастодонта, крик ребенка в когтях птеродактиля и я, кому предназначено остаться в будущем единым богом из трех: я — решающее начало, я — выбор!»

* * *

«Мозговая железа не имеет определенных функций, вот почему Декарт и объявил ее местопребыванием души. «Здесь нет ничего. Давай-ка вселим сюда что-нибудь», и вселил идею души. То была старая метода.

Мифология внушает нам, что мозговая железа не что иное, как последний след глаза какого-то гада, ныне давно исчезнувшего. Это новая метода; результат не столь красив, но более точен».

— Вы закончили свою послекурсовую работу и, вероятно, покинете Париж, как другие. Имеются ли у вас какие-либо планы?

Лекция кончилась, слушатели толпились у выходов, и Адамс разговаривал с Тенаром, с которым был лично знаком.

— Да нет, — сказал Адамс. — До сих пор ничего определенного. Конечно, я думаю практиковать у себя на родине, но пока не вижу никаких путей.

II. ДОКТОР ДЮТИЛЬ

Тенар с минуту простоял в раздумье, с портфелем и свертком бумаг под мышкой. Потом поднял голову:

— Что бы вы сказали об охотничьей экспедиции на большого зверя в государстве Конго?

— Спросите ребенка, хочет ли он пирожное, — сказал американец по-английски. Затем по-французски:

— Ничего не могло бы быть лучше. Но это невозможно.

— А почему?

— Деньги.

— Вот в том-то и дело, — сказал Тенар. — Один из моих пациентов, капитан Берселиус, отправляется в Конго для охоты на крупного зверя. Ему нужен в дорогу врач: две тысячи франков в месяц жалованья, на всем готовом…

Глаза Адамса блеснули.

— Две тысячи в месяц!

— Да; он очень богат. Я лечу его жену. Когда я был у нее вчера, капитан изложил мне все обстоятельства, собственно говоря, дал мне carte blanche. Ему требуются услуги врача — англичанина по возможности.

— Но я американец, — сказал Адамс.

— Все равно, — отвечал Тенар со смешком. — Все вы — большие любители огнестрельного оружия и опасности.

Он взял Адамса под руку и повел его по коридору к входу в больницу.

— Во всех вас еще силен первобытный человек, вот почему вы так жизненны и значительны, вы — англосаксы, англо-кельты и англо-тевтоны. Зайдите сюда.

Он распахнул дверь в одну из дежурных комнат.

Перед камином сидел моложавый человек с соломенного цвета бородой и папироской в зубах.

Он встал приветствуя Тенара, был представлен Адамсу и, отодвинув от стены старый диван, попросил гостей садиться.

Кресло он сохранил для себя. Одна из ножек не держалась, и он был единственным человеком в Божоне, умевшим сидеть на нем, не сокрушив его. Это он разъяснил, раздавая посетителям папиросы.

Тенар, как многие французские профессора, был в неофициальные часы за панибрата со студентами. Он отрывался от работы, чтобы выкурить с ними папиросу; иногда заглядывал на их вечеринки. Я видел его на пирушке, где все угощения, не говоря о папиросах и гитаре, были оплачены заложенным микроскопом. Видел его пьющим за здоровье микроскопа, подателя всех яств, украшающих стол, — его, великого Тенара, с доходом в пятнадцать-двадцать тысяч фунтов и с репутацией столь же солидной, как четыре массивных тома, подписанных его именем.

— Дютиль, — сказал Тенар, — я, нашел, достал человека для нашего приятеля Берселиуса.

Он с усмешкой показал на Адамса, и доктор Дютиль, повернувшись в кресле, заново осмотрел колосса из Штатов. Большого, топорного, с лицом, вылитым из стали, — Адамса, рядом с которым Тенар казался сморщенной обезьяной, а Дютиль — большим бородатым младенцем.

— Хорош, — заметил Дютиль.

— Лучше, чем Бошарди, — сказал Тенар.

— Гораздо, — подтвердил Дютиль.

— А кто такой Бошарди? — спросил Адамс, забавляясь тем, как его разбирают по статьям.

— Бошарди? — сказал Дютиль. — Да последний человек, которого убил Берселиус.