Голубая Луна

Возможно, я колебалась слишком долго. Возможно, Верн почувствовал наполняющую меня силу. Его собственная сила вдруг ворвалась в мое тело вибрирующим потоком, и я задохнулась. Это было слишком. Слишком соблазнительное предложение глотка влаги погибающему от жажды.

Мои зубы сомкнулись на исчезающем тепле. Рот заполнило ощущение его плоти. Мой язык нашел его пульс, и я впилась в него зубами, пытаясь вырвать из шеи бьющийся, живой кусок.

Во мне рыком раздалась его сила, и что-то глубоко внутри меня излилось этому навстречу, словно встретились две волны мощного прилива, сминая, смывая и разрушая все на своем пути. Глубоко под ними когда-то была земля и пляж, но все это смыло в грохочущие глубины.

Я почувствовала, как открылись глаза, но не у меня. За мили отсюда открыл глаза Жан-Клод, в удивлении очнувшись от сна, который должен был продолжаться еще не один час. В шоке от того, что его, мой, наш голод удовлетворен.

Чьи-то руки начали оттаскивать меня от пульсирующего тепла. Чьи-то руки вмешались и отрывали меня. Я пришла в себя в воздухе, куда уже совершенно беспомощную меня поднял Ричард. Верн так и не выпустил моей руки. Он держался за нее и пытался подтащить меня обратно. На его шее была кровь. На коже остался почти идеальный отпечаток моих зубов. Ричард, наконец, оторвал меня от него, и рука Верна упала.

Взгляд у Верна был затуманенный. Он глубоко судорожно вздохнул и рассмеялся. Низкий звук заставил мое тело отреагировать.

— Боже, девочка, что это была за чертовщина?

Я не дергалась и не старалась к нему вернуться. Не старалась это закончить. Я спокойно лежала в руках Ричарда, моргая от утреннего света, глядя на то, что я сделала с шеей Верна и ничего не понимая.

Когда у меня получилось заговорить, я просила:

— Что это было, черт возьми?

Ричард держал меня на руках, как ребенка. А так как я не была уверена, что смогу устоять на ногах, то не стала выступать по этому поводу. Я чувствовала себя легко, отстраненно и ужасно.

Прижав к себе, он поцеловал меня в лоб.

— После того, как мы были вместе, метки усилились. Жан-Клод думал, что так и будет.

С трудом сфокусировав взгляд, я посмотрела на Ричарда.

— Хочешь сказать, что наш с тобой секс усилил его власть над нами?

Секунду или две Ричард думал на эту тему, потом сказал.

— Скорее, нашу власть друг над другом.

— Отпусти меня.

Он послушался. Не в силах стоять, я скользнула на колени и оттолкнула его руки, когда он попытался мне помочь.

— Ты знал, и не сказал мне!

— Что бы это изменило прошлой ночью? — спросил он.

Борясь со слезами, я смотрела на него и хотела сказать «все», но не стала врать.

— Ничего, — ответила я. — Ничего.

Прошлой ночью понадобилось бы значительно больше, чем простое знание об усилении меток, чтобы удержать меня от постели Ричарда. Конечно, прошлой ночью я не поняла бы, что это означает. Прошлой ночью я не пыталась выгрызть человеку горло.

Я попробовала подняться и второй раз шлепнулась обратно. Дело было не в упадке сил. Я чувствовала себя почти пьяной. Но силы не уменьшились. Скорее как раз наоборот.

— Что со мной?

— Я видел такое у вампиров. Когда они выпьют крови кого-нибудь могущественного или перепьют… силы, — ответил Шанг-Да.

— Черт!

— Лично я себя чувствую как раз чертовски хорошо, — вмешался Верн и потрогал укус на шее. — Я еще ни разу не давался вампиру. Если это так приятно, похоже, я много пропустил.

— Даже лучше, — не утерпел Натаниель. — Может быть гораздо приятнее.

— Дело не в вампире, — сказал Ричард. — Дело в силе. Сила Верна, моя, Аниты и Жан-Клода.

— Что-то вроде противоестественного самоубийственного коктейльчика, — хихикнула я и легла на пол, спрятав лицо в руках, пытаясь не упустить послевкусие.

Мне хотелось удержать это необыкновенное ощущение и завернуться в него, как в пушистое одеяло. А в конце долгого, разгорающегося тепла я почувствовала тьму. Я почувствовала, как подобно черной дыре Жан-Клод втягивает в себя наше тепло, нашу жизнь. И в этот момент я поняла две вещи. Во-первых, он уже знает, что мы с Ричардом занимались любовью. Что он это почувствовал. А во-вторых, в то время, когда он питался нашей жизнью, мы сами питались его тьмой. Мы пили его холодную неподвижную смерть точно так же, как он вкушал солнечное тепло и пульсацию наших тел. И все мы черпали в этом силу. Свет и тьма. Холод и жар. Жизнь и смерть. Словно метки сводили нас все ближе, и граница между жизнью и смертью стиралась. Я чувствовала, как сердце Жан-Клода забилось раньше, чем в любой из дней за последние четыре сотни лет. Я чувствовала его радость, чувствовала, что он доволен. И в это мгновенье я его ненавидела.

31

(перевод — Cara)