Голуби в берестяном кузове

Мальчишка возился с берестяным кузовом, где сложены были убитые голуби. Он приготовил им это ложе для погребального костра. Хотелось, чтобы и после смерти душа голубки могла летать в небе.

Отец притянул сына к себе. Похлопав по плечу, растерянно сказал:

– Любишь ты их. Добрая душа. А мы их на обеды кушаем. Н-да. Но мне надо идти, тётка твоя, Завея, пропала. Видел ты её сегодня?

Свей кивнул, только от сдерживаемых слёз больно резануло в глазах.

– Стало быть, она здесь была? Эх, Завейка, Завейка, – понял всё по молчанию сына Игорь и шумно выдохнул. Сел на кипу сёдел и тихо, в сердцах, добавил: – До чего же злющая зараза. Но жалко её, сынок. Ты сядь, послушай. Мне совсем мало лет было, когда её лошадку на её глазах волки загрызли. Ехали они тогда с отцом из Заонежья. Зима тот год, говорят, голодная была, студёная. Белки на лету замерзали. Зверь потянулся из этих мест. Вот волки и озверели совсем, белым днём на дорогу выходили. Отец рассказывал, что еле отбили одну лошадь, пока они двух других рвали. Завеева лошадка в поводу шла, её первой подмяли. А Завея всё это видела, получается. Говорят, неделю в бреду металась, потом перестала говорить совсем, а после как подменили, будто замёрзла она в тот день, да так и не отогрелась. Не держи зла на неё, сынок. Разве ж просто так кто злодеем становится, никогда такого не бывало. Каждый злодей когда-то мальцом босоногим бегал, солнышку улыбался, как все дети. Просто что-то пошло не так, что-то сломалось в его жизни, а он с собой не сладил…

Тогда же ночью и нашли Завею в лесу. Была она бледная как смерть, безрадостная, что ли, и покорная, кружила по болоту, по самой топи шла и не тонула, а то принималась смеяться страшно. Хохот её лающий до сих пор вспоминают. В последний раз видел её Свей сидевшей на коне впереди отца, когда везли её в тот день с болот. Потом переправили к деду, с тех пор не появлялась Завея в Заонежье…

А сейчас впервые Свею стало жаль её. «Красавица какая и в заточении… Но… до чего же злющая», – вспомнились ему давнишние слова.

Свей слушал Мокшу, а перед глазами вставало лицо отца, залитое кровью. В ушах звенел крик матери. Везде кровь. Родной дом, где ещё утром все были живы, горит. Чужаки лезут в проломы стен, открывают ворота и визжат. Этот непонятный визг множества глоток, дикая чужая ярость оглушили Свея. Падали один за другим защитники города. Растерялся, да. Закружил вокруг себя, зажмурившись, размахивая мечами. Будто дурачок Ганя на площади в праздничный день… Вот тогда одна рука плетью и повисла. Меч кривой прошёл вскользь. Вскользь… будто что оградило его, и башку не снесло той саблей – потом думал он, вспоминая… Мысли ненужные лезли в голову, что всё, конец. Не увидеть больше отца с матерью, не поговорить, столько не сказано хорошего, а обидного выпалено – ворох… не исправить… Оглянулся, увидел, что ратник отцов Верейко закрывает его, стоит спина к спине.

Тогда, наверное, и очнулся. Рубанул, отвёл саблю летевшую, ещё раз… Рука с мечом быстро затяжелела. Совсем как когда с косой идёшь утром по лугу, трава ложится под ноги. Но от страшного происходящего захолодело за душой…

Тварь летучая верещала над головой, жгла крепостные стены и дома. Ниже спускаться боялась, мужики наладились её доставать пращами дальнобойными с крепостных укреплений. Вдруг подумалось, что вот если бы драконы у них были! Как Дундарий ему в сказках рассказывал. Хотя бы один, завалящий. Людей бы меньше полегло бы…

– Свей, – проговорил Светослав, взглянув на внука, – ты не слушаешь.

– Слушаю, дед, – откликнулся Свей.

А Мокша уже стоял перед выходом, поправляя меч на поясе.

Светослав в меховом плаще, скрывающем кольчугу, подошёл к Свею. Парень встал. Его статная фигура ростом ничуть не уступала деду. Дундарий, суетливо подпрыгивая и зависая в воздухе, набрасывал плащ Свея на рысьем меху ему на плечи, плащ соскальзывал, и домовой, совсем запыхавшись, в конце концов, нахлобучил лохматую лисью шапку Свею на глаза. Тот её сорвал и сунул под мышку.

Князю Дундарий подал его шапку из замечательной белой лисы, с хвостом, падающим на спину. Но князь шапку не принял. Он так и вышел впереди всех с непокрытой головой. За ним шёл Свей, дальше Мокша, старая княгиня с застывшим от горя лицом. Князь подал ей руку, и так они и пошли по улице к крепостным воротам.

Ворота распахнуты. Люди шли и шли сюда всё утро. К берегу застывшей Онежи спешили лесовичи из окрестных деревень, глухих лесных зимовий. Морозно, казалось, сами леса затихли. Ни ветка не треснет, ни птица не закричит. Ослепительное солнце на белых снегах и звенящая тишина, лишь приглушённые голоса иногда нарушали её.

На берегу с вечера сложили из берёзовых стволов большой погребальный костер. На нём, на коврах, в доспехах, с мечом в руках лежал князь Игорь. Плащ, подбитый рысью, наброшен сверху.

Народу собралось много. Все шли сюда последний раз свидеться с тем, кого уважали, кто жизнь за них свою отдал.

Тихо. Свей стоял на коленях, скрутив шапку в руках. Вспоминались почему-то голуби в берестяном кузове.

Светослав тронул внука за плечо, прося отойти.