Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

недоумении останавливаются перед тем фактом, что гуманная по своим задачам русская литература лишь в евреях не видела людей и изображала их только лишь в смешном или отвратительном виде.

<…>

Вся подлинная жизнь еврейства оставалась для русской интеллигенции книгой за семью печатями. <…> Салтыков мог рекомендовать русской публики для ознакомления с этим миром только рассказ польской

писательницы («Могучий Самсон» Элизы Ожешко): «Те, кто хотят знать, сколько симпатии таит в себе замученное еврейство, и какая неистовая трагедия тяготеет над его существованием, — пусть обратятся к этому рассказу, каждое слово которого дышит мучительною правдою».

Впрочем, евреи не представляют в этом отношении исключения. Многое ли сделала русская литература для изучения других «инородцев», населяющих Россию?[ГОРЕВ. С. 5 и 10].

Ответ неутешительный — практически ничего. Классическая русская литература в том состоянии, которое к началу ХХ в. позволило ей именоваться «великой», в целом неизменно выказывала удивительное равнодушие ко всему не русскому, к тому огромному этнокультурному разнообразию, с которым сосуществовал великоросский этнос. Максим Горький — первый и, пожалуй, единственный русский писатель, обративший внимание общественности на этот факт в истории русской литературы[138]

.

Из ста с лишним народов, проживавших бок о бок с великороссами в Российской империи[139], не один (sic!) не удостоился серьезного внимания со стороны русских писателей. Даже все «украинское», несмотря на Гоголя и Короленко, оказывается на периферии русской литературы, как сугубо орнаментальное, симпатичное, но по сути своей не заслуживающее серьезного вдумчивого внимания явление культуры и духовной жизни. Белорусский этнос в русской литературе и вовсе обойден вниманием. Занятые поисками корней своего национального самосознания, русские писатели лишь краем глаза зацепили тему кавказских горцев, отметив присущие этим народам пылкость и романтизм, да окарикатурили ближайших «соседей по квартире» — поляков, немцев и евреев [БЕРЛИН П.].

Отметим также, что культурные элиты российских окраин, в первую очередь тех, которые имели древние письменные традиции, например, армянская и грузинская, а также прибалты, не выказывали особой активности в представлении своей национальной культуры, в т. ч. и современной литературы русскоязычному читателю. И лишь евреи — самый многочисленный (более 5 миллионов человек) и в тоже время униженный в правах неславянский этнос Российской империи, начиная с конца ХIХ в., стали очень активно заявлять о себе на русской литературной сцене. Здесь не место глубоко исследовать побудительные причины этого явления. Несомненно, что оно было связано с общей тенденцией пробуждения национального самосознания «малых» европейских народов, проживавших в состав многонациональных империй, а в случае евреев с идейно-просветительскиме общественно-культурным течением «Хаскала»[140]. Возникшее в Европе во второй половине ХVIII в. оно через сто лет докатилось и до России. В относительно либеральную эпоху царствования Императора Александра II (1855–1881) просвещенные и активные в общественном отношении представители российского еврейства, порвав с многовековой религиозно-этнической изоляцией, устремились на авансцену общественно-экономической деятельности страны. Евреи также старались избавиться от навязываемого им веками клише «исторического анахронизма», утвердить себя в российской «семье народов» в качестве полноценного этноса со своей древней религией и интересной самобытной культурой. Подобного рода активность официально дискриминируемого народа, вполне естественно, должна была столкнуться с настороженно-недоброжелательной реакцией русского сообщества, занятого своими собственными сложными и болезненными проблемами. В подобной ситуации еврейским интеллектуалам требовался надежный и авторитетный покровитель, способный поддержать их усилия выйти на русскую культурную сцену. Таким человеком — по самому большому счету! — выступил «кумир наших дней, властитель дум»[141] русского «Серебряного века» — Максим Горький.