Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Босячество есть протест против наших несовершенств. Но неправильно делать из этого вывод, что оно разумнее и привлекательнее жизни, что рядом с ним автор ни одного порядочного интеллигента не подставил.

<…>

Герои Горького в конце концов в своей свободе удовлетворения не находят. Это ведь свобода мнимая, свобода от обязанностей и прав, свобода от моральных уз и обязательств перед обществом; такая свобода — явление ненормальное, патологическое, и Горький прекрасно понимает это.

<…>

«И тесно все-таки!» — эти слова уничтожают все то удивительно красивое здание босяцкой свободы, которое создавал так неутомимо талант Горького. Точно взойдя на вышку возведенного им же здания, он увидел, что в сравнении с бездной у подножья его оно бесконечно мало и ничтожно [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 217].

Утверждая, что новые вещи Горького, где он пытается найти «того, кого он мог бы назвать хозяином жизни по справедливости», ему не удаются, Жаботинский, тем не менее, не свергает Горького «соколиного полета». В статье «Карьера Максима Горького» он возглашает:

когда никто не смог сказать, что России нужно, Горький ответил: «— Нам нужны прежде всего люди „соколиного полета“. И попал в точку. Все мы почувствовали, что это именно то слово, которое нужно. <…> Мы забыли обличье сильного человека. Горький его напомнил. <…>

И тогда Горький стал „властителем дум“ — вождем поколения».

Жаботинский называет Горького «любимцем богов»:

«Только любимцу своему боги открывают то, что простым смертным неведомо: самое важное и самое нужное слово нынешнего дня. Горький понял это слово, произнес его и стал повторять, вколачивая его молотом крупного таланта в наше сознание… Раз! Два! Три! Одна за другой ударяли, как молнии, его могучие поэмы» [ТОЛСТАЯ Е. (II). С. 218].

Пожалуй, это самая возвышенная и романтическая характеристика из комплиментарных эпитетов, которыми одарила Горького русская литературная критика «Серебрянного века»! Впрочем, одновременно Жаботинский без обиняков, чем вызвал возмущение со стороны других критиков, заявляет

Как писатель Горький жив, Горький в расцвете жизни и таланта — да, и в расцвете таланта, ибо эти бедные «Мещане», право, не в счет. Но как глашатай нового слова — Горький отжил. Это только и хотел я сказать. Как провозвестник нового слова русскому обществу Максим Горький отжил — и отжил самым почетным образом: отжил потому, что сделал свое дело. Он пришел учить нас новой грамоте. И обучил. Значит, больше нас грамоте учить не требуется. Ясно, как день..

Затем он пишет весьма критический отзыв о пьесе Горького «На дне» (13.04.1903), в которм эмоционально полемизирует с мыслями писателя, вложенными в уста главного ее персонажа — Сатина: