Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Разве вы не замечаете ужасающего роста интернациональной прогрессивно-коммерческой культуры во всех областях искусства, где проявляется гений (т. е. квинтэссенция народного духа). Рост книгоиздательств, единственная цель которых — нажива, централизация книжного и музыкального дела в одних руках, так что некоторые литературные и музыкальные предприятия становятся чуть ли не интернациональными, вместе с тем страшное падение литературных нравов, продажность прессы, понижение уровня критики и все большая ее гегемония в вопросах творчества, выступление на арену творчества сомнительных господ, наконец, фабричное производство идей и фальсифицированные гениальности… <…>

Вырастает ужасная цензура в недрах этих предприятий: переводится, рекламируется и распространяется только то, что угодно королям литературной биржи; выпускается на эстраду только то, что угодно королям биржи музыкальной, а их идеал — интернациональное искусство, одинаково доступное и понятное интеллигентному плебисциту всего мира, равно оторванному и от здоровой земли народной, и от верхов умственной аристократии…

«Проштемпелеванный» (т. е. прошедший сквозь цензуру «биржевиков») интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от почвы критикой. А духовно отравляемые интеллигентные массы всего мира наивно продолжают верить, что в этой бирже в и этом хаосе понятий совершается таинство служения культуре.

Кто же эти посредники между народом и его культурой в мире гениев? Кто стремится интернациональной культурой и модерн-искусством отделить плоть нации от ее духа так, чтобы плоть народного духа стала бездушна, и дух народный стал бесплоден? Кто, кто эти оско-пители? Странно и страшно сказать, но приходится. Это — пришлые люди; обыкновенно оторванные от той нации, в недрах которой они живут; количество их увеличивается, а влияние критики и культурных начинаний увеличивается в обществе; главарями национальной культуры оказываются чуждые этой культуре люди; не понимают они глубин народного духа, в звуковом, красочном и словесном выражении. И чистые струи родного языка засоряются всякого рода безличным эсперанто из международных словечек, и далее: всему оригинальному, идущему вне русла эсперанто, бессознательно (а иногда и сознательно) объявляется бойкот. Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон, точно так же, как наряду с Бетховеном фигурирует Мейербер, наряду с Врубелем — Матис<с>. Сила интернационализма в том, что: 1) во всех странах Европы идет последовательное завоевание всех тех областей, где наиболее мощно выражается индивидуальность культур, т. е. завоевание областей искусства, 2) рать критиков и предпринимателей в значительной степени пополняется однородным элементом, вернее, одной нацией, в устах интернационалистов все чаще слышится привкус замаскированной проповеди самого узкого и арийству чуждого национализма: юдаизма.

Бесспорно, что упорство воли и страстность, свойственная семитской расе проявляется у евреев в форсированном интересе одновременно к искусству всех культур… Но, но и но… Интерес «ко всему культурному» порождает эклектизм; вместо глубокого проникновения в одну нацию (нация эта не родная) рождается поверхностный интерес ко всем нациям; так возникает международный базар искусства (нечто среднее из искусств всех наций), а отсюда, само собою, привносятся уже совершенно коммерческие соображения: устанавливается международная связь равно далеких от народа, но равно (ниционально) близких друг другу издательств и фирм: вносится капитал, организуются журналы, газеты, и — пошла писать «штемпелеванная культура»!

Бесспорна отзывчивость евреев к вопросам искусства; но равно беспочвенные во всех областях национального искусства (русского, французского, немецкого) евреи не могут быть тесно прикреплены к одной области; естественно, что они равно интересуются всем, но интерес этот не может быть интересом подлинного понимания задач данной национальной культуры, а есть показатель инстинктивного стремления к переработке, к национализации (юдаизации) этих культур (а, следовательно, к духовному порабощению арийцев); и вот, процесс этого инстинктивного поглощения евреями чуждых культур (приложением своего штемпеля) преподносится нам как некоторое стремление к интернациональному искусству: вы посмотрите списки сотрудников газет и журналов России; кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев; среди критиков этих есть талантливые и чуткие люди, есть немногие среди них, которые понимают задачи национальной культуры, быть может и глубже русских; но то — исключения. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне «эсперанто» и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык. Если принять, что это все «законодатели вкусов» в разных слоях общества, то становится страшно за судьбы родного искусства. То же и с издательствами: все крупные литературно-коммерческие предприятия России (хорошо поставленные и снабжаемые каталогом) или принадлежат евреям, или ими дирижируются: вырастает экономическая зависимость писателя от издателя и вот — морально покупается за писателем писатель, за критиком критик. Власть «штемпеля» нависает над творчеством, национальное творчество трусливо прячется по углам: фальсификация шествует победоносно.

И эта зависимость писателя от еврейской или юдаизированной критики строго замалчивается: еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю, с другой стороны, еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимет голос в защиту права русской литературы быть русской и только русской [РуПоЕ. С. 36]