Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Возражение автора пьесы, заявившего, что для уяснения ее сути «надо три пуда соли съесть с евреями», Чириков парировал тем, что, однако же, и его бытовые пьесы, критикуются в основном рецензентами-евреями, которые, следуя логики Шолома Аша, также не способными понять его как русского. Здесь он явно метил в Акима Волынского, очень авторитетного критика, апологета модернизма, выступавшего с позиций «метафизического идеализма» против писателей бытовиков, развивавших традиции русского «критического реализма».

Напомним, что Аким Волынский является одним из самых ранних иделогов русского модернизма. Статьи Волынского о «русских критиках», печатавшиеся в «Северном вестнике» в период 1890–1895 гг. под общим названием «Литературные заметки» (и потом вышедшие отдельной книгой: «Русские критики», Литературные очерки, СПб., 1896), резко восстают против всякого позитвизма в искусстве и в системе художественной мысли. В них он декларировал пришедшийся по сердцу русских символистов «метафизический индивидуализм», который в его представлении порождает «импрессионизм». Импрессионизм же принимал мир только через ощущения художника, отрицая всякую реальность вне такого субъективного его восприятия. Исчезает народническая вера в «просветительное» искусство, в искусство-истину, искусство морально-демократических заданий. Идёт искусство, отворачивающееся от «вопросов суетной политики» и целиком окунувшееся в мистические глубины субъективных переживаний. В этом контексте вопрос о быте, в глазах Волынского и русских символистов в целом, полностью изжил себя в литературе — см. [ТОЛСТАЯ Е. (I)], [КОТЕЛЬНИКОВ]. Что касается темы еврейского быта в пьесе Аша, то со стороны Волынского были, вроде бы, даны разъяснения: мол-де, традиционный еврейский быт весь привязан жестко к сложной ритуально-символической системе. В этом смысле его представление у Шолома Аша ни есть «писание с натуры», а «раскрытие», выявление некоего идеального содержания повседневного бытия. Русская стороны эти аргументы, по-видимому, или не услышала, или не захотела принимать во внимание. В результате литературный дискурс перерос в оскорбительную перебранку.

С еврейской стороны было заявлено, что Чирикову, как русскому писателю не дано понять еврейский национальный характер, на что Чириков не без резона заявил, что в таком случае литераторы-евреи не в состоянии постичь характер русского человека. К Чирикову присоединился К. Е. Арабжин [ХАЗАН (I). С. 73].

Дальше — больше. На следующий день в петербургской еврейской газете «Дер Фрейнд» (1909, № 47, 19 февр./4 марта) было опубликовано открытое появилось за подписью Ш. Аша, О. Дымова, А. Волынского и А. Шайкевича, обвиняющее Е. Чирикова в антисемитизме. Вот как сам Евгений Чириков изложил обстоятельства этого дела в письме к Л. Н. Андрееву от 19–13 марта 1909:

Милый Леонид Николаевич, <…> Приехать не могу: завтра делают операцию дочери <…>.

А тут еще еврейский погром, устроенный Волынским, Дымовым и Шайкевичем. Телефон в Москву в руках сродственника Дымова г. Руманова[191], и им отлично пользуются для извращений и клеветы… Дело, не стоящее выеденного яйца, раздули до события громадной важности, и посему нельзя быть <не в> этой пакости, хотя устал я от нее невыносимо. Эти господа сперва напечатали через 3-лицо анонимную заметку в еврейской газете «Фрайнд», затем протелеграфировали ее в Москву, потом, когда клевета разрослась, напечатали за своей подписью в «Фрайнд» письмо, что они подтверждают заметку с некоторыми небольшими изменениями. Вдохновляет, конечно, Волынский. Ну и сволочи же эти Господа! Не ходи «в гости»! Твой Евгений [ХАЗАН (I). С. 75].