Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

жидоедское сочинение вышло из-под пера не представителя желтой прессы типа Суворина или Окрейца[206], а солидного ученого и известного писателя.

<…>

Даже критики «Нового времени» пришли в недоумение. Один из них писал: «Напрасно г. Кот-Мурлыка не воспользовался имевшимся у него материалом для разоблачения всех ужасов, творимых евреями на пагубу бедной, беззащитной России, а воспользовался этим материалом лишь отчасти и неумело, придал фактическому материалу, имевшемуся у него в руках, такой театральный, выдуманный, приподнятый колорит»

<…> Шок, испытанный еврейской читательской публикой, был достаточно силен. В статье-некрологе, написанной А. Г. Горнфельдом, мы находим горькие слова: «Смерть вернула мне Кота-Мурлыку. Милый старый друг далекого раннего детства, он давно умер для меня… тогда, когда уже студентом я прочел его „Темный путь“ и в ужасе отшатнулся от этого знакомого ласкового лица, перекошенного страшной и злобной гримасой» <Горнфельд А. Г. Книги и люди. СПб, 1908. С. 228.>. Далее Горнфельд вспоминает о страшном, болезненном ударе, который он испытал, прочитав новые произведения учителя: «В их диком, исступленном, клеветническом антисемитизме есть что-то безумное, кошмарное». <…>

…маститый критик отметил и то, что антисемитизм Вагнера упал на неблагодарную почву. Ибо его антисемитизм — нелеп, лубочен, слишком отдает психиатрией, чтобы иметь значение вне тех кругов, которым он, в сущности, и не нужен: там едят евреев без идеологии.

<…> В статье «Русская ласка» недобрым словом вспомнил Вагнера — Кота-Мурлыку и Жаботинский <Жаботинский В. Избранное. Иерусалим, 1990. С. 89.[207]

[ДУДАКОВ (III)].

Тема «всемирного жидо-масонского заговора» волновала и члена Государственного совета, князя Дмитрия Голицина — передста-вителя «тех кругов», где «едят евреев без идеологии», выступавшего в печати как прозаик под псевдонимом Муравлин.

Вся остросюжетная проза декларативно антисемитского характера, условно проходящая по разряду «изящной словестности», была — в смысле ее художественности, невысокой пробы. Поэтому, при всей своей эпатажной занимательности антисемитские фэнтези никогда не являлись действительно «популярными» в русской читательской среде.

Итак, в эпоху «Серебряного века» евреи, хотя и оставались в отдельных литературных произведениях примерными типажами «злого начала», в целом у Л. Андреева, Арцыбашева, Горького, Короленко, Куприна, Киппена, Айзмана, Юшкевича… они, наконец-то, обрели реальное человеческое лицо, т. е. вошли в русскую литературу в качестве полноценных художественных образов. Из всех тогдашних произведений русских писателей на еврейскую тему к разряду литературных шедевров, однако, можно отнести лишь рассказ «Жидовка» Александра Куприна и его же повесть «Гамбринус». Среди «особого жанрового подвида» — трагической погромной тематики, литературный шедевр появился только в советское время, в 1925 году. Это повесть выдвиженца Горького одессита Исаака Бабеля «История моей голубятни», Горькому же и посвященная.