Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Ангажированный характер «Истории короля Вамбы» хорошо известен и в должной мере исследован. Рассказ о мятеже Павла был для писателя лишь формой, позволявшей создать идеологически безупречный образ идеального монарха, наделенного многими чертами христианского святого[809]. Естественно, те же цели автор преследовал и при описании франков, которые под его пером превратились в злобных варваров[810]. Однако это не подвергает сомнению ни сам факт активного участия франков в мятеже, ни ординарный характер подобного рода вмешательства во внутренние дела соседа, ни, наконец, наличие прочного франкского влияния в Нарбоннской Галлии-Септимании, а возможно, и в прилегавших к ней землях Тарраконской провинции.

Именно последнее явление, фиксируемое как во франкских, так и в испанских текстах, созданных в первые два столетия Средневековья, и является для меня наиболее важным. Эти очевидные тесные связи между готским и меровингским мирами дают основание для поиска аналога франкского аллода-hereditas на землях Вестготского королевства и сменивших его раннесредневековых Астурийской и Астуро-Леонской монархий.

Термин «hereditas» в текстах вестготской эпохи

Дать ответ на вопрос о том, в какой мере слово «hereditas» в интересующем меня значении было известно испанским писателям вестготского времени, непросто. Так, несмотря на частые упоминания этого термина в кодификации королевских законов — «Вестготской правде» (или, точнее, «Книге приговоров»), где он встречается около 80 раз[811]

, почти всегда подразумеваемые им правовые реалии не имеют ничего общего с «наследственным владением», а обозначают лишь наследство в классическом римско-правовом смысле. Более того, как минимум, два закона, один из которых относится к числу «древних» («antiquae»), а другой был издан королем Хиндасвинтом (641–652), противоречат известной норме Lex Sal. 59.6, предоставляя женщине всю полноту наследственных прав[812]. Правда, остается неясным, для чего понадобилось издание Хиндасвинтом закона, почти аналогичного по содержанию той «antique», которая уже существовала ранее и была издана не менее чем за полвека до него. В данном случае на ум приходит единственный вариант ответа: очевидно, права женщин регулярно оспаривались.

Разумеется, это только гипотеза. Но при ближайшем рассмотрении она выглядит не такой уж безосновательной. И здесь следует обратить внимание на одну из версий другого закона («antiqua») — LI. V.1.2. Он касается церковных имуществ, а вовсе не наследственных прав, а потому в большинстве рукописей слово «hereditas» в его тексте не фигурирует вообще. Есть, однако, одно существенное исключение — версия, названная К. Цеймером R3, так называемый Соdex Holkhamensis 210, который хранится в библиотеке Британского музея и датируется IX–X вв.[813] Вместо «hutilitatibus» писец использовал здесь слово «hereditatibus», отнеся его к характеристике церковных владений

[814]. Разумеется, это ошибка, но, как будет показано ниже, отнюдь не случайная.

При всей высочайшей степени романизации права вестготской Испании именно в церковных текстах, пусть и нечасто, впервые проявляется то значение «hereditas»-«nahalah», которое зафиксировано выше для франкской Галлии. Об этом свидетельствуют разные источники, и прежде всего надписи на таком предельно демократичном материале, каковыми являлись сланцевые таблички. Одна из них датируется VII в., а вторая рубежом VI–VII вв. Оба текста происходят из района Саламанки и, скорее всего, представляют собой школьные упражнения (хотя в первом случае возможны и другие цели создания надписи)[815]. И в обоих случаях интересующее меня слово встречается в цитатах из псалмов, соответственно 15-го[816]

и 82-го[817].

Аналогичную картину рисует в своих сочинениях крупнейший церковный писатель своей эпохи Исидор Севильский. Он использует латинское «hereditas» 10 раз. При этом испанский эрудит был, разумеется, прекрасно знаком с изначальным римско-правовым содержанием слова, что проявляется, главным образом, в его «Этимологиях» где среди прочего дается его определение[818]. Одновременно, однако, Исидор использует интересующее меня слово и в церковном значении, причем не только в цитатах из Ветхого Завета[819], но и при отражении собственных мыслей. Один из примеров этого содержится в «Этимологиях», а другой — в трактате «О церковных обязанностях». Они сходны по содержанию: в обоих случаях писатель объясняет значение слова «клирик», возводя его к греческому «kleros» — «земля», «земельная собственность», но и — «удел», «доля». Показательно то, что в обоих случаях это греческое слово переводится на латынь как «hereditas»[820]. Видимо, именно это значение застряло в голове и того раннесредневекового писца, который допустил показательную ошибку в рукописи R3.