Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

Будучи продуктом христианизации и варваризации римского права (в последнем случае при вполне возможном наличии прямых франкских влияний), «hereditas»-«nachalah»-«kleros», занимавшая маргинальное положение в текстах (а возможно, и правовой практике) вестготского времени, теперь возобладала абсолютно и полностью. Документы VIII–X вв. содержат десятки упоминаний о ней, что весьма показательно хотя бы с учетом немногочисленности актового материала, сохранившегося от начала Реконкисты[841]. Более того, в грамотах и картуляриях из монастырских и соборных архивов Кастилии и Леона «hereditas» выступает не только основной, но и почти единственной правовой категорией земельных владений[842].

Показательно и то, что их основные особенности полностью совпадают с теми, которые фигурируют в «Житии св. Фруктуоза Браккарского». Причем речь идет именно об аллодах — правовой конструкции, хорошо известной по запиренейскому материалу[843]

, на определенную техническую упрощенность которой указывает наличие ее синонима (собственная земля) («terra propria»)[844]. Как и за Пиренеями, в числе аллодистов фигурируют лица знатного происхождения, даже сам король. Подобно св. Фруктуозу, монарх и знать, основывавшие в своих наследственных владениях частные монастыри (обычно сначала возникала частная церковь, а затем монашеская община при ней), передавали им многочисленные земли на правах «hereditates»[845].

Наследственные владения, принадлежавшие монархам и знати, имели значительные размеры и включали многочисленные виллы и относившиеся к ним пахотные земли[846]

. Эти данные ясно свидетельствуют о существовании в Астуро-Леонской монархии могущественной и влиятельной земельной аристократии, преемника традиций знати испано-готского времени[847]. Ее фамильные владения происходили не столько из королевских пожалований, сколько из собственных приобретений.

Важнейшим источником их увеличения была колонизация, в проведении которой знать выступала как инициатор и руководитель, мало зависевший от воли и даже согласия монарха. Роль короля была довольно ограниченной и преимущественно заключалась в санкционировании этих захватов пост фактум. Вынужденные на каждом шагу учитывать интересы знати и опасавшиеся ее мятежей, астуро-леонские монархи крайне редко отваживались на конфискации владений аристократии, даже если имели на это формальное право. Тем более у них не было возможности вмешиваться в систему управления этими владениями. Это касалось и права основания знатью частных монастырей и церквей. Порой под контролем знатных семей оказывались даже епархии, покровителями которых они выступали и на ресурсы которых опирались[848]. Все эти явления по своей природе весьма сходны с принципами контроля над частными монастырями, свойственными франкской знати VI–VIII вв., в частности знаменитой семье Пипинидов-Арнульфингов-Каролингов[849]

.

Астуро-леонская аристократия (в том числе церковная верхушка), как и аналогичный слой за Пиренеями, была в первую очередь военной знатью. Ополчение королевства состояло главным образом из отрядов, приводимых епископами и графами. Исполнять эту функцию вне обладания наследственными владениями было невозможно. Таким образом, владения знати имели четко выраженный военный характер.

Но сколь бы важным ни было значение крупных «hereditates» знати в общей массе наследственных владений, все же они не составляли их основной части. Наряду с ними, как и за Пиренеями, гораздо больше было землевладельцев невысокого социального статуса. Иногда речь идет о крестьянах[850]. Однако чаще в качестве собственников наследственных владений выступали лица, по имущественному и социальному положению отличавшиеся как от аристократии, так и от крестьянства.

Их «hereditates» часто представляли собой совокупность небольших участков (portiones

, реже — raciones), продажная стоимость которых, отраженная в актах, была невысокой и не превышала нескольких солидов, однако общее количество таких участков, расположенных в границах одной или нескольких соседствующих вилл, могло быть достаточно значительным[851]. От мелких владельцев-крестьян эту социальную категорию отличало также обладание немногочисленными рабами и вольноотпущенниками — не более трех-пяти в пределах одной виллы[852]. Такое рабовладение носило явно выраженный домашний, патриархальный характер. Оно было явлением, обычным для аллодистов и за пределами Испании, и отнюдь не являлось привилегией магнатов. Поэтому владельцев, относившихся к рассматриваемой категории, следует условно отнести к среднему слою, т. е. к промежуточному между крестьянством и знатью.