Город мастеров

Вот как проходила, к примеру, подобная операция в Новоекатерининской больнице. Её описание обнаружил писатель и исследователь Вячеслав Сергеев, которого заинтересовала эта история: «Больная была доставлена в операционную палату и окружена всеми выдающимися профессорами и хирургами, собравшимися видеть и помогать. Каждый из присутствующих, стоя в вицмундире или сюртуке, брал из таза губку и стирал кровь с разреза, каждому предлагалось высказать своё мнение, входить рукою в полость живота. Операция продолжалась очень долго, все были утомлены, растеряны, и у всех было одно желание — только бы когда-нибудь разделаться с этим случаем».

Понятно, что больная скончалась в тот же день.

Жизнь требовала перемен, и Снегирёва направили за границу, он работал в госпиталях Лондона, Страсбурга, Гейдельберга, Вены.

В 1874-м вернулся домой, где его избрали приват-доцентом кафедры женских болезней Московского университета. Молодого ученого переполняли энтузиазм и масштабные планы, он предложил создать стационарное отделение для больных женщин. Однако его не поняли, и пришлось довольствоваться палатой на четыре койки.

На фоне зарубежных впечатлений отечественные будни удручали. Врачи по старинке пользовались припарками, с бактериями боролись карболкой из пульверизатора, а иглы держали воткнутыми в сальную свечу. Один из учеников Снегирёва потом напишет: «Нужно было иметь много энергии и мужества, чтобы выступить на оперативном поприще в учреждении, совершенно к тому неприспособленном и со случайным персоналом неопытных помощников. Не было ни врачей, ни фельдшериц, ни акушерок, хоть сколько-нибудь знакомых с уходом за больными после тяжелых брюшных операций. Всё это приходилось Владимиру Федоровичу выносить на своих плечах: не только оперировать, но и выхаживать больную, быть и врачом, и сиделкой…»

Со своими обязанностями доктор справлялся. Сумел даже защитить докторскую диссертацию, и 1 ноября 1884 был утвержден экстраординарным профессором Московского университета. Вот к нему-то, уже известному специалисту, и привезли полтора месяца спустя княжну Ольгу Львовну.

БЫЛ ТАКОЙ СЛУЧАЙ…

Род Шаховских, древний и многочисленный, дал стране немало незаурядных личностей. Даже прочно забытых нет-нет да и вспомнят дотошные историки. Поэтесса Екатерина Львовна Шаховская стала прототипом Зинаиды Засекиной в повести Тургенева «Первая любовь». На Волковом кладбище Петербурга на её могиле высечены слова: «Мой друг, как ужасно, как сладко любить! Весь мир так прекрасен, как лик совершенства». А с Софьи Дмитриевны Шаховской Грибоедов писал героиню «Горя от ума». Но Ольга Львовна попала совсем в другую историю. Её отец, князь Лев Львович Шаховской, из дворян Харьковской губернии, штаб-ротмистр 2-го кавалерийского округа Украинского военного поселения, как и отец доктора Снегирёва, тоже умер раньше времени, в 44 года, оставив троих сыновей и дочь. Ольге было восемнадцать, когда семья оказалась в трудном материальном положении. Что делать девушке с хорошими манерами, умеющей танцевать и говорить по-французски, но без специального образования? Некоторые исследователи не без оснований предполагают, что её взяли в гувернантки в семью московского юриста Петра Николаевича Измалкова к малолетней дочери Татьяне. Кстати, жена Петра Николаевича — Клеопатра Александровна — покоится в той же могиле.

Какой диагноз поставил Ольге Львовне профессор — неизвестно. Зато кое-что осталось в воспоминаниях его современников и учеников. Так, профессор А. Губарев рассказывал: «Был и такой случай, тяжелобольная скончалась после опасной, но неизбежной для спасения её жизни операции. И вот родственники не сумели придумать ничего лучшего, как поставить на могиле покойной памятник с надписью, что она скончалась „от операции“, сделанной ей профессором Снегирёвым».

А вот что думал по этому поводу профессор И. Сердюков: «Эта злобная княжеская выходка была не чем иным, как издевательством над хирургом. В свое время она причинила Владимиру Федоровичу немало горьких переживаний».

Не умолчал о той давней истории и сам Снегирёв: «Было время, когда больных и окружающих приходилось убеждать в пользе операции и девять десятых больных бежало от них, не доверяя их пользе и осуждая советы врачей. Слово «резака» не сходило с уст, и дело доходило до того, что в случае смерти больных на их могиле ставили памятник с надписью: «Под сим камнем лежит тело N, зарезанного хирургом Н».

Только два года спустя, в 1886 году, при Басманной больнице у профессора Снегирёва появилось маленькое отделение с операционной.

Что же касается диагноза, то тут напрашивается предположение, подсказанное самим профессором. Когда наступило время подводить итоги, он говорил: «Что я видел больше всего? Рак. Что я знаю меньше всего? Рак».