Города и встречи

Лишь немногие из студистов были заняты в течение дня своей основной профессией — преподавали в школе или на рабфаке, лечили больных, служили в каком-либо комиссариате. После полуголодной рабочей недели в плохо отапливаемых помещениях на разных службах суббота была для нас великим умственным праздником. Мы мчались в субботу вечером со всех концов города в студию Дома искусств. Там нас не кормили и не грели.

Были дни, когда паровое отопление не действовало нисколько, и мы, не снимая пальто и бот (а у счастливцев были валенки), устраивались в полированных креслах одной из гостевых бывшего елисеевского дома, вынимали из карманов тетрадки и карандаши и нетерпеливо ждали прихода нашего наставника. Лозинский вел с нами занятия по теории и практике перевода.

Не каждый поэт может влюбиться в чужое стихотворение, отдавать ему силу собственной души, думать не переставая о какой-нибудь строчке, о том, как передать на русском языке силу образа, какими средствами повторить его дыхание, подводное течение поэтической струи. Но кроме таланта поэта и переводчика есть люди, одаренные талантом учителя. К таким учителям невольно тянется молодежь, распознавая их внутренним чутьем среди холодных, равнодушных умельцев преподавания. Такого учителя посчастливилось встретить мне и всему поколению моих сверстников в Петрограде.

Надо отдать справедливость Михаилу Леонидовичу Лозинскому, он никогда не заставлял нас ждать и не пропускал ни одного занятия. Я убеждена, что преподавание в студии доставляло ему не меньшую радость, чем нам, его ученикам.

Некоторые студисты ждали его прихода в парадном вестибюле дома, устланном ковровыми дорожками, где в полутемном углу, поставив ноги в валенках на художественный резной ларь в русском стиле, спал белобрысый Ефим, швейцар купца Елисеева, похожий лицом на бывшего царя Николая II.

И вот наконец статная фигура Михаила Леонидовича показывается в дверях гостиной. Он улыбается нам серьезной и пленительной своей улыбкой, кивает каждому из нас, сидящих за столом, глядящих на него с ожиданием. Он снимает пальто и шарф и сразу замечает, кто пришел сегодня из пропустивших предыдущее занятие. Улыбаясь, он говорит:

— Вы записали, чем мы занимались в прошлый раз? Мы сделали первый катрен сонета и приступили ко второму. Посмотрите у меня.

Михаил Леонидович протягивает вам небольшой листик бумаги, аккуратно нарезанной, где его мелким каллиграфическим почерком выведено первое четверостишие из 14 строк сонета, — той строгой аркады, которой предстоит держать стройное здание стихотворения. А сбоку листка вписаны узкой колонкой рифмы, предложенные для второго катрена. Рифмы придуманы нами, студистами, в самом начале, после первого знакомства со стихотворением. Мы обдумываем их сообща, и Михаил Леонидович заносит их на бумагу, осторожно и решительно, — ведь он знает, что в сонете может иной раз пригодиться самое необычное слово, архаическое или дальнее по смыслу, но обязательно рифмующееся точно и глубоко.

Сколько было у нас случаев, когда самая неожиданная рифма пришла на помощь строящемуся сонету, и он вставал перед нашими глазами во всей своей архитектурной математической красоте!

Но начинали мы свои занятия не сонетами, а более легкими стихотворными формами.

По содержанию это были картины природы, несложные лирические стихи, не требующие богатого запаса слов.

Лозинский научил нас тому, что первое дело переводчика-поэта — определить размер, поставить на место рифмы и, таким образом, очертить границы стихотворения. Когда это сделано, можно придумать первую строку и наметить приблизительно третью, затем надо определить и записать четвертую строку и начать пробовать вторую и третью, пока все они не улягутся в порядке. Хорошо начинать прямо с четвертой, ибо именно она часто является ключевой для всего стихотворения. После этого можно перейти к следующей строфе. Или к той, которая кажется более легкой. Вовсе не обязательно переводить стихотворение в том порядке, в котором оно напечатано. Иногда надо взяться сразу за последнюю строку, и лучше всего это делать на свежую голову в самом начале занятия.

Все эти маленькие «секреты производства», которые открывал нам Лозинский, давали нам уверенность, свободу в процессе самой работы, доставляли удовольствие. А сколько радости принесло нам умение обращаться со словами, которому он нас научил! Мы получили право на выбор понятия и на замену его другим, пусть не равнозначным, но подходящим — таким, которое внезапно выиграет в строке и создаст нужное впечатление.

Михаил Леонидович радовался вместе с нами каждому удачному слову, каждой получившейся строке, каждой созданной строфе. Мы перевели под его руководством стихотворения Самэна, Леконта де Лиля… Потом он принес нам «Трофеи» Эредиа и предложил:

— Попробуем с вами перевести сонет.

Теофиль Готье когда-то сказал:

Искусство тем прекрасней,Чем взятый материалБесстрастней:Стих, мрамор иль металл.