Знакомы они не были, ходили по разным улицам Екатеринбурга – и даже оказавшись в очередной 1905-й раз на площади 1905 года, Солнце Русской Драматургии разминулось с Великим Русским поэтом.
Букашкин собирал грибы рядом с Оперным театром и варил из них в мастерской супчики. Тем же вечером Коляда ставил на плиту громадную кастрюлю с борщом для «Суп-Театра». Мастерская на Толмачёва была заставлена и завалена бесценным хламом, точно как реквизиторские в избушке на Тургенева. Шапка с бубенцами съезжала на лоб Букашкина, Коляда поправлял тюбетейку. Девяносто пьес и пять тысяч стихов… Журналисты ходили по пятам за тем и за другим – самый модный вопрос сезона: «А вот лично вы в Бога верите?»
– Все в Бога верят, – сказал Букашкин.
– А ведь Бог есть, Жанна, есть, доча… Я думала – нету, и вдруг поняла – а ведь есть. Вот я умираю, он меня забирает, потому что он знает, что мне нельзя сначала начинать, уезжать, понимаешь? – говорит Коляда устами одной своей героини.
Букашкин болел астмой, в последние годы жизни он сильно сдал – ходил даже не с одной тросточкой, а с двумя. Знаменитая борода поседела, и теперь он был похож не на библейского пророка, но, скорее, на мудрого монастырского старца из тех, к которым так просто не попадёшь, судьбу не узнаешь. И надо ли её знать, судьбу?
Время от времени Букашкин возвращался к любимой математике, решая с внуком задачки, – и так увлекался, что объявлял о возвращении технической музы. А незадолго до смерти скомороха научили набирать эсэмэс-сообщения – и он отправлял друзьям-знакомым, прежним своим «картинникам» рифмованные приветствия. Одно такое сообщение пришло адресату – Эдуарду Поленцу – через две недели после похорон Букашкина:
Те, кто разрисовывал досочки и пел в сквере у Пассажа, неизбежно отдалились от Букашкина – как взрослые дети, покидающие родителей. Это и понятно – не будешь ведь всю жизнь играть на балалайке! Букашкин – свердловский Питер Пэн и Капитан Крюк в одном лице – не обижался, но чувствовал, что повзрослевшему, точнее – заматеревшему, сытому городу он больше вроде как и не нужен. Журналисты теперь спрашивали у него другое:
– Правда, что вы самый известный в городе бомж?
– Я совершенно не бомж, – объяснял Букашкин, – я, скорее, бич.
О смерти Бука писал так же часто, как о жизни:
Желанной долгой жизни Букашкину не досталось – в 2005 году, в возрасте шестидесяти пяти лет, он умер в квартире жены, на руках у внука. Последние слова его были удивлённые: «Я умираю?» Ихь штербе…
Похоронили старика Букашкина в одной могиле с инженером Малахиным – на Широкореченском кладбище. Суровый серый памятник из габбро – а на нём разноцветные буквы – БУКАШКИН.
В 2000 году снесли дом, где хранился архив скомороха, кое-что успели вывезти, но большая часть оказалась погребена под новым зданием банка (банков у нас не меньше, чем торговых центров). Фрески на помойных ящиках, гаражах и трансформаторных будках поблёкли от времени, закрашены, смыты… Непостижима скорость, с которой забывают ушедших те, кто остался в живых, – эту скорость не рассчитает даже самый одарённый математик.
Но только не в том случае, если речь идёт о старике Букашкине!
В память о нём бывшие «картинники» расписали дворы на Ленина, 5.
Доски с картинками перекочевали в музейные собрания и частные коллекции.