Горожане. Удивительные истории из жизни людей города Е.

Родилась она в Киевской губернии – в селе Белозёрье близ Черкасс. Отец работал на строительстве железных дорог (они появились в её судьбе задолго до рождения) на Урале и дома бывал лишь наездами. Но когда началась война, оставлять семью без присмотра стало опасно – поэтому в 1914 году отец перевёз всех своих в Екатеринбург. Это был первый большой город в её маленькой жизни: правда, на главной площади уже не стоял Богоявленский собор, да и памятник Александру II убрали с постамента и оттащили к набережной городского пруда. Царь лежал на спине, как надгробная статуя, а на чугунном теле без всякого почтения сидели гуляки: кто курил, кто любовался закатом, – почему бы и нет? Говорили, что потом царя сбросили в пруд, – она не могла сказать точно, было такое или нет. Вскоре на месте свергнутого императора появилась беломраморная мужская фигура – памятник Освобождённому труду. В некотором смысле – родной внук императору-освободителю,

но среди горожан новую статую прозвали без затей – Ванька Голый. А ведь прекрасная была статуя, выразительная, полная своеобразия… Всего лишь часть грандиозного замысла: «Освобождённый труд» представлял одного из сбросивших цепи рабов, которые должны были окружать фигуру Карла Маркса. Выдающийся скульптор Эрьзя просто не успел воплотить ту идею в жизнь – ему пришлось покинуть вначале Свердловск, потом Россию, а когда он в конце концов вернулся на родину, то занимали его уже совсем иные образы…

Степан Дмитриевич Эрьзя имел фамилию Нефёдов – псевдоним же свой взял в честь этнической группы, принадлежностью к которой гордился. Усы и хмурый лоб придавали ему сходство не то с Горьким, не то с Ницше, а характером ваятель был изрядный оригинал – мечтал, помнится, переделать природные горы в монументы.

Эрьзя приятельствовал с отцом её любимого мужа Иосифа: до революции свёкор был крупным и влиятельным провинциальным промышленником – владел типографиями. Жена выписывала шляпки то из Парижа, то из Варшавы, а уж какие у них были лошади… Даже спустя годы Моисей Иосифович не мог забыть тех лошадей – плакал, вспоминая, хотя потерял несопоставимо больше. Вообще всё потерял, кроме нескольких серебряных ложек, припрятанных верной прислугой. Вот на эти самые ложки – на вырученные за них деньги – семья переехала в Екатеринбург из Верхнеуральска, а ещё от тех времён уцелело приятельство с Эрьзей, пока тот жил на Урале. Это, впрочем, продолжалось недолго, как, кстати, и стояние Ваньки Голого на главной площади: однажды утром статуя исчезла и, по слухам, тоже была сброшена в городской пруд. А Эрьзя уехал вначале в Париж, затем и вовсе в Аргентину, где долгие годы резал скульптуры из дерева. Породы тех деревьев звучали как проклятия: кебрачо! урундай! альгарробо!

Она целует нежный лобик ребёнка, ничего не зная про Эрьзю и деревья-проклятия, – близкие люди так легко становились в те годы далёкими… Быстрее, чем дерево превращалось в скульптуру: сегодня вы друзья, а завтра наступит ещё очень не скоро.

Хорошо, что есть вещи, которые невозможно отменить, – например, железная дорога. Если уж её построили, будьте уверены, всегда найдётся тот, кто купит билет.

В самом начале 20-х поезд от Ленинграда до Свердловска шёл трое с лишним суток. Она только-только окончила первый курс – химико-биологический факультет пединститута имени Герцена – и ехала домой на каникулы. Родители ждали её, как из печи пирога. Сердились: тоже ещё выдумала уезжать! И в Свердловске были вузы, и жить вместе с родными – не то что у чужих людей… Но она была как тот персик – снаружи мягкая и нежная, а косточка внутри – твёрдая. Ленинград – значит Ленинград. Прекрасный город! И студентов тогда в Эрмитаж пускали бесплатно, и жить самостоятельно оказалось вовсе не так страшно, как предсказывала мама, и, главное, учили в институте так, как нигде больше не могли, да и здесь вскоре перестали. Наша героиня впрыгнула в последний вагон! Недобитая профессура читала лекции по дореволюционной программе – был шанс прослушать полный курс классической генетики, чем в СССР могли похвастаться очень и очень немногие. На литературных вечерах тогда ещё можно было услышать Ахматову… Для девочки, которая сочиняла стихи, это было всё равно что прикоснуться к Луне.

За окном вагона мелькают то деревья, то деревни.

Вместе с ней в институте – правда, на другом факультете – учился строгий юноша по имени

Николай Заболоцкий. Любое имя в самом начале пути всего лишь имя: лишь спустя годы, услышав его, люди будут ахать и изумляться, а тогда – ну, Коля и Коля. Сдержанный розовощёкий юноша ведал институтской стенгазетой, где вывешивали студенческие стихо- и просто творения: эпиграммы, карикатуры, рассказики. Рядом с газетой висел ящик вроде почтового – таким образом в «редакцию» стекались материалы.