– Сегодня вечером Великий князь выступит с посланием, в котором среди прочего, объявит о том, что вы и все остальные добровольцы отправляетесь в Техас, испросив прежде разрешение Великого князя, Военного Министерства и Адмиралтейства, и, разумеется, оное от высоких инстанций получив. Далее князь отметит, что, как старшая по званию, вы, баронесса, назначаетесь главой себерских военных в республике Техас в ранге, соответствующем рангу военного атташе посольства Себерии. Он объявит так же о награждении вас Себерским крестом и о том, что думские фракции Объединенных демократов и Себерского национального фронта обратились к нему с ходатайством о введении вас в княжеское достоинство за героизм и полководческий талант, проявленные вами в ходе военных действий против Великого Княжества Киевского и Королевства Польша, и что это предложение сейчас рассматривается его канцелярией и геральдической комиссией. Поэтому, Елизавета Аркадиевна, хотя вы и получите адмиральский патент и княжескую грамоту со всеми сопутствующими документами немедленно, то есть, не позже сегодняшнего вечера, вы подпишете соглашение о неразглашении сроком на один год, когда оба решения и будут объявлены официально.
– То есть, я должна буду поддержать Великого князя и держать язык за зубами, я правильно поняла?
– Верно, – кивнул Иванов, – но это не все. Есть еще одно условие, и оно исходит непосредственно от моих работодателей.
– Чего они хотят? – Лиза уже поняла, что так или иначе, но отвертеться от службы на благо отечества, не получится.
– Через год ровно вы возвращаетесь в Себерию и на довыборах в Сенат выставляете свою кандидатуру от родного вам Пскова. Нам всем нужен новый энергичный сенатор, кавалерственная дама, княгиня и адмирал.
– Сенатор? – она уже слышала однажды о такой возможности, но полагала ее более чем гипотетической.
– Нечужие вам, Елизавета Аркадиевна, Север и Восток, – мягко объяснил Егор Петрович, – хотели бы улучшить свои позиции в Сенате и Адмиралтействе, уравновесив таким образом чрезмерное влияние Запада. Однако уверяю вас, мои работодатели не предполагают какой-либо формы зависимости, да никто в здравом уме о таком бы и не заикнулся, имея в виду ваш, скажем так, независимый нрав. Им будет достаточно, если вы согласитесь иногда обсуждать с ними животрепещущие вопросы внутренней и внешней политики республики. Ну, а они, в свою очередь, не оставят вас своим благожелательным вниманием. И все это, разумеется, исключительно на основе дружеского соглашения, которое никогда не будет доверено бумаге.
– Замысловато! – хмыкнула Лиза.
– Зато какие перспективы! – улыбнулся Иванов.
– Да, – признала Лиза, – перспективы, захватывающие...
Глава 3. Свиток и ключ
Шлиссельбург,
Странное ощущение: то ли печаль, то ли наоборот. Впрочем, определенно не радость. Чему же тут радоваться?! Скорее, род облегчения оттого, что все, наконец, разрешилось; что завершилась очередная скверная глава ее жизни. А еще, проявляя «чисто женскую непоследовательность», она испытывала некоторое раздражение от того, что, не успев по-человечески вернуться домой, снова уезжает. И не сказать, чтобы на этот раз ситуация была сильно лучше, чем тогда, когда Лиза сбежала из Шлиссельбурга девять месяцев назад. В тот раз от обиды и разочарования сжимало сердце, и в горле стоял ком горечи, но и теперь вокруг нее творились скверные дела, хотя и совсем иного рода.
Сегодня она покидала Себерию, что называется, с «гордо поднятой головой», и отъезд свой, – по условиям сделки, – ни от кого не скрывала. Напротив, – и не без посильного участия сильных мира сего, – этим вечером на Самсоновском поле было не протолкнуться от пришедших проводить ее на войну людей. Непривычно много малознакомых или вовсе незнакомых лиц. Пестрая и неожиданная толпа, состоящая из офицеров Флота – от мичмана до адмирала, – экзальтированных феминисток и «журналюг». «Лучшие представители себерской интеллигенции», – любители географии, в основном, но прежде всего, патриоты, – столичная богема, с которой Лизу свели в свое время Надежда и Клавдия, и, разумеется, образованная молодежь, а так же чиновники, прибывшие на аэрополе по служебной надобности, и немногочисленные родственники, сгруппировавшиеся – что символично, – вокруг Рощина, которого, похоже, уже признали