Гостиница тринадцати повешенных

Так я стала женой господина де Ферье. Первые дни моего брака не были для меня слишком тягостными. Барон оказывал мне самое нежное внимание и угодливость. За недостатком любви я чувствовала к нему уважение, почтение… Это было нечто вроде мужа-опекуна, который заменил для меня дядю-опекуна. И пусть я с этой переменой не приобрела сердечных радостей, но, по крайней мере, выиграла некоторые удовольствия. Господин де Ферье был богат; малейшие мои желания были для него законом. Я уверена, что никогда бы не посетовала на свою судьбу, продолжайся все это хотя бы таким образом. Счастье – вещь относительная, и насекомое, привыкшее жить в траве, не думает завидовать судьбе птицы, которая парит под небесами. Но этому не суждено было так продолжаться. У господина де Ферье был племянник, сирота, как и я, которого он воспитал и любил, как сына. Избрав себе судейское поприще, этот племянник, господин Фирмен Лапрад, изучал право в Париже, но каждый год во время каникул приезжал в Бове, к дяде, который однажды мне его представил. Бывают предчувствия. Первый раз, как я увидела господина Фирмена Лапрада – мне тогда было шестнадцать, ему двадцать, – мной овладело чувство, подобное тому, что испытывает путешественник, заснувший в лесу, когда при пробуждении видит подле себя отвратительную змею. Однако господин Фирмен Лапрад недурен собой, как вы сами видели, господин Паскаль, да и ни неприятным, ни глупым его тоже не назовешь… В свой первый визит он сумел выказать столько ума, любезности, что его дядя – и вполне справедливо – испытал за него гордость, и мой опекун, в свою очередь, также был очарован им. Но я… я… это было в моей крови, в моих фибрах, в моей душе… повторяю вам, что в первый день нашего знакомства с ним я подумала: «Этот человек станет моим врагом!..» И мой инстинкт не обманул меня. Фирмен Лапрад не мог присутствовать на нашей свадьбе по той причине, что заканчивал обучение, и господин де Ферье был в отчаянии от этого. Затем спустя три недели однажды утром мой муж прибежал ко мне, крича в восторге: «Радуйся, Анаиса! Фирмен утвержден адвокатом! Вот, смотри, его письмо! Это бедное дитя едет теперь к нам, отдохнуть после таких трудов! Какое счастье!»

Какое счастье!.. Напротив, это было несчастье! Но что я могла сделать, чтобы отвратить беду? Ничего! Но я сокращу свой рассказ, сударь, тем более что приближаюсь к тем фактам этой печальной истории, в подробности которых мне противно вдаваться… Однако же мне необходимо рассказать вам все… чтобы вы могли оказать мне помощь… защитить меня! Да, защитить, потому что я устала, изнемогла от такой жизни! Я, которая считала себя чувствительной… которая боялась капли крови…

Анаиса де Ферье остановилась с воспламененными щеками, с дрожащими губами, словно, несмотря на полнейшее доверие к Паскалю, она боялась или стыдилась делать ему подобные открытия.

Но эти открытия были в самой ее сдержанности!

– Этот человек, сударыня, измучил вас до такой степени своим гнусным преследованием, – сказал Паскаль, – что вы при виде его безжизненного тела, вместо того чтобы пролить слезу за христианскую душу, умершую без покаяния, вскрикнули бы от радости, что злодей получил заслуженное наказание, не правда ли?

Баронесса решительно распрямилась.

– Ну да, сударь!.. Да! – воскликнула она. – Я дошла до того, что желаю смерти Фирмену Лапраду. Но если бы вы знали, как он меня измучил!

– Я это понял еще вчера, в Алаттском лесу, когда увидел, как ваша рука задрожала от прикосновения его руки.

– Ах! Вы-то поняли, но мой муж ничего не хочет понимать! Он приписывает причинам неблагородным и глупым мое отвращение к его племяннику! Это правда, что Фирмен Лапрад с редким искусством разыгрывает свою низкую роль. Ах! Сколько лицемерия заключено в этом человеке!

Первое время, когда он только поселился у нас, в Бове, Фирмен Лапрад обходился со мной с почтительностью, так хорошо разыгранной, что я даже начала сожалеть о моих неприязненных к нему чувствах и старалась забыть их. Однако месяца через два я заметила, что мой муж, такой добрый и снисходительный ко мне до сего времени, вдруг сделался нервным, зачастую даже грубым. Я не могла понять этой странной перемены, а гордость не позволяла мне объясниться. Фирмен Лапрад вызвался объяснить мне эту загадку. Однажды вечером, совершенно беспричинно обвинив меня в кокетстве – вы только представьте, я – и кокетка! – барон ушел, наговорив мне самых оскорбительных вещей и оставив меня в слезах. Этот демон – я говорю о Фирмене Лапраде – нашел минуту удобной, чтобы разоблачить себя.

– Вы плачете, дорогая Анаиса, – сказал он мне. – Сердитесь на мужа за то, что он был несправедлив к вам? Но что бы вы сказали, если бы узнали, что это я пожелал, чтобы он стал таким, что это я его таким сделал?

Озадаченная, пораженная, смотрела я на Фирмена Лапрада.