Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII — начала XX века

Естественно, вассальным правителям совершенно не хотелось, чтобы их воины гибли в войнах сюзерена, поэтому они нередко старались уклониться от ее несения или по крайней мере уменьшить ее. Так, согласно вышеупомянутому Т. Балтасеву, в 1743 г. хунтайджи потребовал от казахских правителей Старшего жуза и Ташкента поставить ему 10 тыс. воинов, а они отправили ему лишь 3 тыс. Годом позже, по сообщению князя И. В. Уракова, джунгарские управители провели перепись лиц призывного возраста «в службу и оставили их с таким приказом, дабы были в поход готовы, якобы под Абулкерим бека», т. е. против ферганского правителя Абдул-Керима (1740–1750), претендовавшего на Ташкент[182]. Однако во время смуты, последовавшей после смерти могущественного хунтайджи Галдан-Цэрена в 1745 г. вассальные правители перестали выполнять эту повинность: согласно Ф. Аблязову, когда ойраты готовились к войне с «абдыкарымцами», т. е. ферганскими правителями, «как от киргис-кайсаков, так и кары-калпаков (по всем известиям) людей дано нисколко не было»[183]

.

Отметим также, что к середине XVIII в. традиционный тюрко-монгольский сбор, представлявший собой передачу части военной добычи в пользу правителя, в Джунгарском ханстве постепенно начал сходить на нет. Так тобольский дворянин А. Плотников (1753) сообщает, что после набега на казахов хунтайджи были вручены всего лишь «два панцыря, три турки, и киргиских два малчика и две девки маленьких»[184]. Сам путешественник объясняет скудную долю хунтайджи не слишком удачными результатами набега. На наш взгляд, также следует принять во внимание, что правивший в то время хунтайджи Лама-Дорджи (1749–1753), пришедший к власти в результате переворота, не пользовался широкой поддержкой знати и не мог в полной мере ее контролировать: не случайно тот же А. Плотников упоминает, что во время этого набега действовали «каждый ноен и зайсанг особою командою»[185]

.

Преступления и наказания, суд и процесс.В отличие от монгольских правителей под властью империи Цин, ойратские ханы старались обеспечивать законность и правопорядок в своих владениях. Это нашло отражение в развитой системе наказаний за уголовные преступления и организации судебного процесса.

Выше мы уже упоминали, как Эрдэни-Батур-хунтайджи сурово наказал за неявку на съезд знати улусного правителя Кулу-тайши. За подобные правонарушения монгольские кодификации этого периода предусматривали штраф в 100 лошадей и 10 верблюдов[186]

. Более суровое наказание Кулы-тайши, по-видимому, объяснялось тем, что он не был владетельным князем, а являлся, как отмечал М. Ремезов, «приказным человеком в тех улусех», т. е. всего лишь ханским чиновником, для которого столь вопиющее неповиновение, несомненно, являлось более тяжким нарушением, чем если бы его допустил владетельный ойратский феодал[187]. Еще один пример наказания за преступление в сфере управления приводит С. Неустроев, также побывавший во владениях Эрдэни-Батура-хунтайджи. Во время его пребывания при дворе джунгарского правителя к тому явились его данники барабинские татары и пожаловались, что некий «Кутенко» от имени хунтайджи требовал с них ясак, а также «имал… сильно и держал у себя на постеле» дочь одного из жалобщиков. Эрдэни-Батур, выяснив, что тот действовал самовольно, приказал взять с него штраф девять лошадей[188]

. Такое наказание полностью соответствовало нормам «Их Цааз» за попытку выдать себя за ханского чиновника[189]. Примечательно, что решение хунтайджи не предусматривало ответственности его подданного за насилие над «девкой», хотя за сожительство с женщиной помимо ее воли та же кодификация предусматривала штраф в размере 5–7 голов скота или одного верблюда[190]. По-видимому, ойратский правитель счел, что на его данников законы Джунгарского ханства не распространяются, и штраф был взят не столько за причинение «обиды» барабинским татарам, сколько за то, что виновный присвоил себе властные полномочия, тем самым нарушив порядок управления.