Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Они выпили еще раз. У Аребина приятно закружилась голова. Странное ощущение нереальности не только не покидало его, но усилилось: затерянное в глухом углу российское село, скудное, небогатое, разваленный колхоз, изнурительные поездки за семенами, тяжкие заботы об устройстве хозяйства, едкая накипь в душе от неполадок, нехваток, неудобств, от споров с Прохоровым… И вдруг — праздничная комната, марш «Веселых ребят», шампанское и удивительная женщина в белом вечернем платье. Он впервые открыто, без стеснения взглянул ей в лицо.

Слабая улыбка раздвинула губы Натальи, нижняя губа чуть подергивалась; загнутые на концах пряди волос касались открытых плеч, в глазах стоял синий дым.

Во рту у Аребина стало сухо. Они подались друг к другу — глаза в глаза, — и обоим стало и боязно, и трепетно, и стыдно.

Наталья отшатнулась и, побледнев, поднесла руку к горлу.

За стеной что-то упало: вернулась домой хозяйка.

— Я пойду, Наталья Ивановна, — глухо проговорил Аребин и встал. — До свиданья. Спасибо.

Проводив Аребина, Наталья бросилась к патефону, и Утесов опять задорно и хрипло закричал: «Легко на сердце от песни веселой!» Ей действительно хотелось петь, и кружиться, и смеяться, и делать людям добро: счастье, к которому она обратилась с мольбой, ласково погладило ее по голове, тихонько притронулось к сердцу…

— И любят песню деревни и села, — подпевала она Утесову, стоя перед зеркалом и смеясь.

Хозяйка, приотворив дверь, просунула свою птичью, в белом платке голову, рот ее округлился от изумления. Наталья засмеялась громче, разбежавшись, повалилась на кровать, раскинула руки; с этого вечера, как ей казалось, началась новая полоса в ее жизни; какая это будет полоса, печальная или радостная, Наталья еще не знала. Знала одно — новая…

Послышался грубый топот. Наталья не успела сообразить, кто это мог быть, — дверь без стука распахнулась, и в избу ввалились Коптильников с Кузьмой Кокуздовым, а за ними худой, длинношеий Орешин. Они остановились посреди комнаты, подозрительно озираясь. Наталья медленно поднялась. Коптильников онемело смотрел на женщину в платье невесты, отчаянно смущенную непрошеным появлением мужчин, точно застали ее раздетой, и в округлившихся глазах его засветилось восхищение; невольно вырвалось приглушенное: «О!»

Кокуздов стыдливо хихикнул, а Орешин, потупившись, смущенно кашлянул.

— Вишь, разоделась, словно королева Марго, — заметил Кокуздов, нагибаясь над столом, принюхиваясь. — Пили. Вовсю! — он выпил из стакана остатки шампанского.

— Что вам надо? — спросила Наталья, взяла с лавки платок и прикрыла плечи.

Коптильников подтолкнул Орешина, и тот, поторопившись, спросил:

— Где Аребин, Наталья Ивановна?

— Куда ты его спрятала? — Кокуздов пытался развязностью своей прикрыть замешательство Коптильникова и Орешина. — Вытаскивай его! Гуляли, бражничали, теперь ответ держите. Пускай все видят, какие вы руководители…

Наталья все поняла. Белизна ее платья как бы плеснулась в лицо ей, побледнели даже губы, только зажглись, расширившись, зрачки.

— Я понимаю, Василий Тимофеевич, — заговорила она, подступив к Орешину, — эти два, — кивнула на Коптильникова и Кокуздова, — отъявленные мерзавцы. — Коптильников, туго зажмурившись, мгновенно побагровел, точно его хлестнули по лицу. — Они все могут… Но ты… Как же ты мог пойти на такую пакость?

— Попросили проводить, — пробурчал Орешин, не смея поднять на нее взгляда; его длинная шея ощипанного гусака казалась жалкой.

— Уходите… — Голос Натальи был налит глухой, тяжкой ненавистью.

Мужчины стояли, не зная, что делать.

— Убирайтесь! Слышите! — Голос Натальи сорвался на звенящий крик; она схватила со стены плеть. — Вон отсюда! — Кокуздов, испытав однажды силу этой плети, сунулся к двери. Плеть взвилась над Коптильниковым. Он, схватив руку Натальи, оборвал ее взмах.

— Наталья Ивановна, я вам не Кокуздов, стегать себя не дам! — Стиснув ей руку в запястье, отобрал плеть, швырнул на лавку. — Уйду так… — И тронулся к выходу тупым шагом пришибленного человека.

Опустив дверной крючок, Наталья погасила лампу, в темноте придвинулась к окошку, прислонилась лбом к стеклу.

На улице возле магазина одиноко, тускло горел фонарь. Рыжая маслянистая лужица света рябила на земле; на бочке недвижно торчал сторож в тулупе; плотной группой прошли парни, громко и издевательски распевая под гармошку непристойные частушки. Небо над темными, уснувшими избами слезилось мелкими ледяными каплями звезд, белые платки облаков, пролетая, стирали звездные слезы, а они все катились и катились, трепетали… Наталья трудно, прерывисто вздохнула: новая полоса жизни не обещала быть гладкой и легкой…

21

Почти весь следующий день Наталья провела в поле: следила за подвозом семян, проверяла работу трактористов, а то и просто, опуская поводья, давала коню свободу самому выбирать дорогу. Теплый ветер, пронизывая насквозь, как бы выдувал невеселые думы, облегчал душу; и Наталья вздрагивала, когда лошадь, кося глазом, внезапно и ломко ржала.

Ленька Кондаков, подойдя к качалке, поставил ногу на спицу колеса.