Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Перепахали, Наталья Ивановна! — Нарочитой грубоватостью он пытался прикрыть свою покорность. — Не следите за нами. Сев закончим вовремя.

— Я так и думала, Леня. — Наталья, улыбаясь, перебирала в пальцах вожжи. — Это не ты нынче ночью пел песни на улице возле магазина? Нехорошие… — Наталья с гадливостью передернула плечами.

Ленька хмыкнул: он не прочь был хлестнуть по затихшей во сне улице частушкой с лихим бранным словом.

— У нас на это мастера! Но мы ночевали здесь. — Бессонная ночь оставила сумеречные тени вокруг Ленькиных глаз. — Можете к нам и не приезжать, если не захочется…

В полдень Наталья пересела из рессорной качалки в грузовик Моти Тужеркина: с пункта «Заготзерно» сообщили, что поступили семена кукурузы, и надо было их забрать. Вернулись из Кочек вечером.

В правлении Наталья застала Орешина. Лысая ушастая голова бухгалтера маячила над бумагами, испещренными колонками цифр, рука перебирала костяшки счетов.

— Хороши дела, Наталья Ивановна, — заговорил он с необычной для него оживленностью. — Денежки поступили… Теперь надо экономно, с умом расходовать их… А у тебя как? Посеемся? Про кукурузу не забыла? В других колхозах посадка идет полным ходом.

— Ничего, я подожду.

— Смотри… — Орешин покосился на девушку-счетовода, неловко вылез из-за стола, притронулся сухими горячими пальцами к руке Натальи, кивнул на дверь. На крыльце, вбирая голову в плечи, поежился от стыда. — Простить себе не могу за вчерашнее. Ты уж не говори ему, Наташа…

— Одумался?.. Ладно, не скажу.

Но молва поползла, запетляла по селу: «Новый-то председатель к агрономше ходит. Не успел со своей, с законной, расстаться, а уж в чужие ворота — стук-стук… Говорят, застали их Коптильников с Василием Орешиным на месте, вся изба бутылками завалена… Раз с бабами и с вином связался, не будет порядка в хозяйстве…»

Алена Волкова собрала Аребину поесть и, подсев к уголку стола, с беспокойным участием заглянула в глаза постояльцу.

— И проворны же на язык наши бабы — болтают, будто ты к агрономше Наталье ходишь. — Она подложила ему ломоть хлеба. — И то сказать — дураком надо быть, чтобы пройти мимо такой раскрасавицы…

Аребин родился в деревне, знал цену бабьим пересудам. Спокойными глазами он взглянул на Алену; годы накинули на ее лицо кружевные узоры морщинок.

— Вранье это. Был у нее всего один раз, по делу. А болтать про меня будут, не это, так другое отыщут.

Работа захватывала его все глубже. Уходил из дому на заре, возвращался затемно: ездил в лесхоз осматривать выделенную колхозу делянку строевого леса и дров для обжига кирпичей; вместе с Павлом Назаровым отбирали закупленных в соседнем колхозе племенных свиноматок; в животноводческой конторе в обмен на старых коров получали молодых, хорошей породы; определяли место постройки телятника, сушильных сараев; из открытого карьера в Козьем овраге возили на исследование глину; учителей и учащихся старших классов Аребин уговаривал взяться за озеленение села — лесопитомник обещал дать саженцы деревьев и кустарников; следил за ремонтом автомобилей в мастерской Моти Тужеркина…

Когда Мотя принял автопарк, из восьми машин на ходу были три. Остальные стояли без резины, без деталей. Новый завгар всех шоферов превратил в слесарей и механиков: занимайтесь ремонтом.

В Автотракторосбыте, в мастерских совхоза и бывшей МТС выпросил необходимые части и за короткое время поставил на колеса еще два грузовика. Теперь он возился над старой, военного времени трехосной машиной — она уже несколько лет ржавела без движения.

— Это не машина — мамонт! — Мотя от избытка сил взмахивал большими руками в мазуте, словно в черных перчатках. — Это будет флагман автоколонны, ей тогда грязь и заносы нипочем!

Вечером Аребин по дороге домой заглянул в мастерскую. Рассвирепевший завгар отталкивал от машины водителя Шурея Килантева — подвыпивший где-то, он назойливо лез помогать Моте.

— Ты думаешь, я не смогу? — Шурею очень хотелось подсобить Тужеркину. — Я все могу. Давай подержу… Доверь. — На нем был чистый пиджак, и Мотя, боясь прикасаться к нему замасленными руками, оттеснял Шурея грудью, коленками, рычал, едва сдерживая себя:

— Не лезь, говорю! Уходи. Ступай проспись. Добром прошу. Увижу, прикоснешься в таком виде к технике, — пеняй на себя!

— Ты что угрожаешь? — Шурею ударил в голову кураж. — Что ты мне на ноги наступаешь? Я тебе не девка — на ноги наступать! — Увидев Аребина, Шурей умолк, и Тужеркин, воспользовавшись минутным замешательством, вытолкнул пьяного за дверь, набросил крючок.

— Хороший слесарь, и шофер толковый, а как выпьет — связывай… Ох, доберусь я до него! Приласкаю…

— Ты, я вижу, на ласку щедрый, Матвей. — Аребин рассмеялся. — Поосторожней ласкай…

Мотя тоже рассмеялся.

— Как умею, Владимир Николаевич.

Они подошли к машине-мамонту. Два слесаря возились под ней, позвякивая ключами. Завгар впервые пожаловался:

— Боюсь, не подымем мы эти машины.

— Голыми руками и сам бог не подымет, — отозвался слесарь.

Аребин присел, разглядывая лежащего под машиной парня.