Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Может, не надо было мне разбивать бутылки-то, Дуня? — В молчании женщины он уловил укор. — Ведь там было этой радости рублей на четыреста!.. Да, зверь я, когда разойдусь, никакая сила не остановит… С другой стороны, не разбей я бутылки, уважение к себе потопил бы в ней, в этой водке. Ведь пьющему человеку разбить бутылку с водкой — это черт знает какое мужество надо иметь! За это я себя ценю… Гляди, как у тебя пальцы работают, настоящая сестра милосердия!

— Когда придешь? — тихо спросила Дунява, завязывая последний узелок.

Наступило молчание. Он провел рукой по ее теплому и пышному плечу, притронулся к нежной шее, к влажной щеке. В голову, оглушая, ударила кровь, голос от волнения осекся.

— Нынче приду. Только попозже. Ты дверь не запирай.

— Двором пройдешь.

— Ладно. — Он двинулся к выходу, на пороге приостановился. — Приду, поговорим. Надо подымать твое гражданское самосознание…

Дунява застенчиво улыбнулась. В избу все настойчивее вторгался, просачиваясь сквозь щели в полу, пряный, бьющий в лицо запах спирта. Женщина торопливо растворила все окна, распахнула дверь.

34

Но Дунява зря прождала всю ночь своего возлюбленного, взбалмошного, нескладного и такого доброго и щедрого в ласках, зря металась на постели до утра, пылая от нетерпения, — не пришел Мотя Тужеркин. Вспомнила звон разбиваемых бутылок, ей стало еще горше, она всплакнула от одиночества, от неутоленного желания и досады. «Погоди, я тебя приму, — шептала она, глотая слезы. — Я тебе покажу…»

Мотя явился к ней только недели через две. Он хотел прокрасться бесшумно, незаметно, но до непроглядности спрессованная темень, словно мстя за оскорбление хозяйки, выставляла на пути углы, высовывала концы жердей, о которые он больно ударялся боками, упирала в грудь острые коровьи рога, под ноги подсовывала пустые ведра — они откатывались, гремя, вызванивая дужками. А над головой, как бы издевательски аплодируя ему, захлопал крыльями и заголосил петух; сразу же заблеяли две овцы.

— Ну, что ты за наказанье! — услышал он сердитый шепот; Дунява стояла в двери в длинной белой рубахе. — Весь дом взбулгачил. Когда ждешь, тебя с ищейками надо искать. А в полночь незваный притащился. Зачем? Уходи!.. — А сама долбила кулаками по его лопаткам, толкая в духоту сеней.

Мотя ощупью отыскал кровать, приподнял полог и сел, нагнулся, чтобы расшнуровать ботинки. Дунява скользнула мимо него, закатилась к стене, умолкла, таясь и ожидая.

— Не ругай меня, Дуня, — произнес Мотя шепотом, переходящим в рокот. — Меня хвалить надо за мою деятельность, за радение, а не ругать. Не мог я прийти к тебе, Дуня, разрываюсь на части.

— Ложись скорее! — сердито отозвалась Дунява. — Басит, как в бочку!

— Сейчас лягу, только покурю.

— Начадишь теперь — не продохнуть…

— Шел я к тебе и думал в ночной тиши: в колхозе есть у нас два человека, на ком держится вся жизнь: Владимир Николаевич Аребин и я. Ну, Пашка Назаров еще, у этого тоже чертячья хватка… — Он вздул спичку, быстро прикурил и тут же, помахав ею, загасил. — Владимир Николаевич без меня ни шагу — я у него правая рука…

— Ну, расхвастался, хвальбишка! — Дунява усмехнулась. — Ложись, говорю!

— Я не хвалюсь, Дуня. Без машины людям жизни нет. А машинами командую я. Когда их мало, а сделать полагается много, приходится изворачиваться, искать выходы, одним словом, маневрировать. И я маневрирую. Мои машины поспевают везде. Хлеб возить надо? Надо. Возим. По хлебосдаче на втором месте стоим, как всем известно из районной печати. Братьям Аршиновым парочку грузовичков выделить необходимо? Обязательно необходимо. Известку возят, песок, кирпичи к объектам доставляют. Ах, молодцы Аршиновы, какую домину возводят. Зодчие!

— Что ты радуешься, не для тебя ведь его возводят, — тихо и с издевкой заметила Дунява.

— Это ничего, Дуня, все равно в нашем селе стоять будет. Придет время, и нам, может, построят. Я подожду, я терпеливый. Зато Владимир Николаевич заживет в нем без ущерба в своих интересах. В таком доме хоть на краю света жить — радость!.. Так я про машины… В город, в район, в Заготскот. Жениху за невестой, за приданым в другую деревню подкатить — все нужны машины. Рвут меня на части. Другой бы на моем месте проклял и себя и тот час, когда согласился заступить на этот суматошный пост. А меня, Дуня, ликование берет, что нужен я позарез людям, что они без меня никак не обходятся…

Дунява нетерпеливо подергала за рубаху не ко времени разговорившегося возлюбленного.

— Ты будто на собрание пришел. Скоро светать станет…

Папироса, вспыхнув, в последний раз озарила Мотин подбородок и губы; он притушил окурок об пол. Жалобно затрещала шаткая деревянная кровать, когда он завалился, опрокидываясь на спину. Ораторский пыл его еще не погас.