Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Вспоминала ли, проклинала ли Спиридонова (326) свои восторги, мотаясь по тюрьмам и ссылкам? Раскаялась ли она перед расстрелом? Определенно, нет. В 1937 г. она написала в 4‐й отдел ГУГБ письмо[122], где упомянула, что её обыскивают в день до 10 раз, что было совершенно невозможным ни при царском режиме, ни при ленинском правлении – всегда уважалось её личное пространство. Надзирателями, которые насильственно обыскивали ветерана всех революций, были те самые «простые люди», которым она кланялась на Съезде. Описанные условия содержания в тюрьме – чудовищны, и в этом Спиридонова также разделяла судьбу миллионов простых людей, которые сидели в тюрьмах и лагерях – потому что идея «перманентной революции» не покидала воспаленный мозг Сталина. Но Спиридонову лечили от цинги, а те самые миллионы обманутых большевиками и посаженных по тюрьмам – нет. Они просто умирали. На Спиридонову просто грубо орали, а миллионы забивали насмерть.

Спиридонова ничего не поняла, ни в чём не раскаялась – не только перед большевиками, но перед фактами жизни, которые окружали её и должны были избавить от романтизма. Она писала: «Мне думается лет через десять, когда забудется кировщина и уляжется вся мнительность и, главное, развернется в жизни Конституция, Вам придется, быть может, сказать себе: напрасно мы столько народа и такого народа уничтожили, могли бы пригодиться и тогда и теперь». И в чём же бывшие союзники большевиков могли бы пригодиться? Видимо, в невероятном терроре, который изумлял Спиридонову: «При царе пропадал только сам террорист и кто-нибудь случайно влипший. (…) За КИРОВА было расстреляно количество людей, опубликованное на двух огромных газетных листах “Известий”, за покушение на Ленина было расстреляно чрезвычайниками 15 тыс. человек, мне говорили это коммунисты и чекисты». Спиридонова жалела лишь о том, что ей не верят – не признают, что она с 1930 года уже сложила оружие и признала, что «комвласть», первоначально подменившая «соввласть», потом пустила «массы» к управлению страной. Она мечтала быть с большевиками, но сохранив при этом достоинство: «я больший друг Советской власти, чем десятки миллионов лойяльнейших обывателей. И друг страстный и действенный. Хотя и имеющий смелость иметь своё мнение». Последнее её и погубило.

Война и дипломатия

Ответный восторг от Григория Зиновьева сменяется весьма серьезным докладом товарища Троцкого

– о войне и мире. Этот любитель ярких фраз и длинных речей оказался также совершенно нечувствительным к абсурду, который он выдавал за новизну. О войне и мире судил человек, не имевший ни малейшего навыка в военном деле и дипломатии. И это – показатель болезненности всей русскоязычной интеллигенции, которая заменяла знания способностью складывать слова в тексты, смутно вспоминая при этом что-то из случайно прочитанного.

Представление инфантильного поведения большевиков как некоего «нового слова» во внешней политике отражено в двух нелепостях: в воззвании ко всем воюющим сторонам к немедленному миру и в опубликовании «тайных договоров», то есть дипломатической переписки и протоколов о намерениях.

Первый призыв показал непонимание элементарного: мир устанавливается в результате переговоров, которые определяют условия мира для каждой из сторон. Большевики, в конце концов, получили урок переговоров в Брест-Литовске, где они пытались юлить и уклоняться от каких-либо обязательств, но вынуждены были пойти на все требования немцев. Детское предложение вернуть всё в исходное состояние никто не стал рассматривать.

Второй призыв показал: с большевиками не может быть никакой дипломатии, они предлагают жить лозунгами и шумными декларациями на весь мир. И их снова принудили к традиционному международному диалогу – вплоть до пресловутого пакта Молотова-Риббентропа, ставшего сладкой тайной, раскрытой после краха коммунистического режима в СССР. А пока Троцкому было чем развлечь массу совершенно не искушенных в вопросах мира и войны делегатов, которым грела душу «честность» их политики. Это было продолжением давнишних ленинских переживаний своей инфантильной «новизны».

Громко заявленный принцип открытости дипломатии вылился в публикации семи небольших брошюр под названием «Сборник секретных документов из архива бывшего министерства иностранных дел». Занимался публикацией совершенно ничего не понимающий в иностранных делах матрос Маркин Николай Григорьевич

(1893–1918, погиб в бою). Шумно объявляя о разоблачении, большевики не удосужились рассказать, что такого невероятного они обнаружили. В общем и целом – ничего.

Всего было издано свыше 100 документов, которые заинтересовали разве что дипломатический корпус других стран. Ленин же обобщил всё это в привычном публицистическом ключе: все они разбойники!

Вот самые «существенные» извлечения из дипломатических архивов, сделанные большевиками:

1. Русско-французская конвенция (1891–1893) против Германии с уточнением количества задействованных войск на случай нападения последней.