Консолидация российских долгов в руках Германии не была случайной. Германская дипломатия планировала ужесточать условия мира, предполагая взять у России не только отторгнутые земли 12‐ти губерний, но и выжать из неё все долги, обязательства перед всем миром, отнять всё национальное достояние. Ибо только так Германия имела шансы не проиграть войну. Что сама Германия нарвалась на то же предательство, что и Россия – историческая случайность. Кабальные условия мира, которые готовы были выполнить большевики, не успели реализоваться полностью – не хватило всего нескольких месяцев. Внутренняя измена в Германии нанесла удар в спину армии точно так же, как это сделали большевики в России. И послевоенные процессы там были ровно такие же, как и после захвата власти большевиками – голод, разруха, гражданская война. Различие было лишь в том, что государственный переворот в Германии не предполагал тотального террора – немцы не хотели убивать своих. А в России Интернационал схватился за оружие, чтобы уничтожить русский народ. Германия после переворота осталась суверенным национальным государством под руководством несуверенных и антинациональных политиков, а Россия утратила суверенитет полностью, ибо большевики представляли всемирный Интернационал, мнящий сделать Россию своей вотчиной. До конца это сделать не удалось – фантазии о безгосударственном существовании рассыпались. Сопротивление Интернационалу в гражданской войне было сломлено террором и формированием вполне традиционных для мировой истории государственных институтов насилия.
В каком-то смысле гражданская война избавила Россию от безоговорочной капитуляции перед Интернационалом, главным звеном которого большевики видели Германию с её передовым пролетариатом, который вот-вот возьмет власть в свои руки – как это следовало из марксистской догмы. Но этого не произошло, и фантазия развеялась. Пришлось на руинах прежнего государства как-то создавать новое. Злобная большевистская русофобия сломалась о жизненную реальность: германский пролетариат и не думал подчиняться Интернационалу, а русский человек бился с большевиками, что есть мочи, уступив Интернационалу только потому, что русская душа не могла переступить барьер, который переступили интернационалисты – дойти до массового живодерства, чудовищных пыток и массовых казней, изводивших всех, кто хотя бы одним только своим присутствием был укором кровавому безумию.
IV Съезд Советов (март 1918 г., Москва), созванный в чрезвычайном порядке, обсуждал вопрос о ратификации соглашения, подписанного делегацией Совнаркома в Брест-Литовске. На Съезде прозвучала последняя публичная критика большевизма, предпринятая их ближайшими сподвижниками – левыми эсерами, фактически изобличившими большевиков в прямой государственной измене, которая после захвата власти лишь продолжилась.
Вышедший на трибуну советский нарком иностранных дел
Оратор исходил в своих обоснованиях необходимости подписания мира из невозможности оказания вооруженного сопротивления, поскольку «русская армия была демобилизована и сама демобилизовалась и отступила, не оказывая никакого вооруженного сопротивления». Между тем, именно Советское правительство приняло решение о демобилизации армии и не сопротивлялось дезертирству. Оно следовало установке «ни войны, ни мира, а армию распустить», что и привело к прекращению перемирия и началу немецкого наступления: Германия не видела перед собой русской армии и предпочла решительно улучшить условия будущего мира – успех на восточном фронте был для неё залогом успеха на западе. Кроме того, продвижение (преимущественно в центральной части фронта с направлением на юго-восток) позволило Германии создать цепь марионеточных государств, целью которых было ограждение от революционного хаоса, нарастающего в России, и выкачивание ресурсов – прежде всего, из Украины, которую Советы вынуждены были признать как самостоятельное государство (УНР) и заключить с ним мирное соглашение. Финляндия вместо независимости теперь получала германскую оккупацию, а «левые» всюду теряли военную помощь от Советской власти, которая ликвидировала вооруженные силы России.