Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Переходным моментом также объясняется наличие в Конституции положения о диктатуре пролетариата. Откуда следует, что государственность, объявляемая на территории прежде существовавшего государства и претендующая на верность всех проживающих здесь лиц и право владеть всеми богатствами прежнего государства, является несостоятельной, фиктивной, самозваной, нелегитимной. Диктатура не может учреждать государство, поскольку диктаторские полномочия, кому бы они ни принадлежали, в таком случае не имеют источника власти. Если бы государства на охваченных диктатурой территориях ранее не было, то учредительные функции диктатура может сформировать, чтобы в дальнейшем провозгласить легитимное правление – его принципы и законы. Большевистская диктатура (в реальности – не пролетариата, а партии) утверждала свои принципы и законы без всякого источника власти – на территории, где законная власть и право уже существовали сотни лет. Взамен того и другого, как провозгласил Нахамкис, следовало организовать «мощный аппарат» – аппарат насилия. Такой аппарат не предполагает разделения законодательной, исполнительной и судебной власти, объединяя их во всех своих институтах и называя это «демократическим централизмом». Такое положение создает нереформируемую систему, огражденную не только от изменений, но даже от мнений по поводу её возможной трансформации.

В Конституцию была в качестве первой главы включена Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа, принятая ещё на III Съезде вне всякой легитимности. Теперь предполагалось при более широком представительстве утвердить национализацию земли и банков, установить рабочий контроль за производством и аннулировать царские займы и финансовые обязательства Временного правительства. Сюда же вошло положение о стремлении к миру без аннексий и контрибуций. Курьезным в этой части конституционного проекта выглядело присутствие положения об эксплуатируемом народе, который, как показала практика, так и остался под пятой эксплуататоров, которые лишь сменили социальный статус на партийный.

Нахамкис в своей речи ясно проговорил скрытый антигосударственный характер идеологии, заложенной в неоглашаемую публично цель захватившего власть большевизма: «Когда этот социалистический строй окончательно упрочится, когда коллективный труд свободного объединенного человечества создаст колоссальные производительные силы, тогда возможно будет установить и полный коммунизм и осуществить целиком тот принцип, к которому всегда тяготели симпатии угнетенных: “От каждого по способностям и каждому по потребностям”. Тогда возможно будет осуществить и политическую сторону нашего коммунистического идеала – устранить из общественной жизни всякий элемент властвования, принуждения и угнетения, т.-е. государствования». Вполне откровенно в этих словах народам России обещается не только обязательное для любого государства властвование и принуждение, но и угнетение.

В представлении смысла первой главы Конституции Нахамкис не постеснялся назвать её отчасти устарелым документом, но всё же сохранившим в главном своё значение. Таким образом, первая глава вообще не предусматривалась для реализации, оставшись, скорее, преамбулой, чем источником права.

Структура власти сложилась так, как она была затеяна инициаторами создания всероссийской структуры Советов изначально: постоянным органом народного представительства был ВЦИК, который должен был собирать Съезд не реже двух раз в год. Делегаты на Съезд попадали не прямым голосованием, а делегированием от губернских съездов, которые состояли из делегатов уездных съездов, а те в свою очередь – волостных. Разумеется, эта схема была принята как средство отсева неугодных. Кроме того, ни о какой всенародности речи не было. Советы оставались произвольно созданными органами, самозвано сформированными без всяких выборов. Число делегатов на каждом этапе соотносилось с численностью населения данной территории, но не опиралось на голоса этого населения. Местного представительства даже у Советов не было никакого: формировались только крошечные по численности исполкомы волостей, уездов и губерний. Даже в зародыше на этих уровнях никакой народной власти не предусматривалось. Никаких «избирателей» Советов не предусматривалось, хотя слово такое употреблялось в отношении жителей городов. Советы могли обходиться без граждан, хотя формально могли проводить какие-либо собрания при изменении состава местных Советов (городских и сельских).