Грета Гарбо. Жизнь, рассказанная ею самой

Но это не главное. Получив доступ в дом Мерседес, Дитрих начала осаду по всем правилам. Думаю, ей нужна была Мерседес, чтобы с помощью знакомств де Акоста попасть в те круги, куда Дитрих, даже ставшую звездой, никто не допустил. В Голливуде тоже есть своя элита, которая не примет ни Кроуфорд, ни Дитрих, ни Монро, где можно все, но за закрытой дверью. В узком кругу и среди своих можно загорать топлес или демонстрировать ноги, но выставлять тело напоказ перед фотографами или кинокамерой – это настолько дурной тон и вкус, что мне даже на одной площадке появляться с подобными дамами неприятно.

Я не кричала об этом вслух, не требовала удалить, но все знали, что я терпеть не могу Кроуфорд за ее распущенность и не питаю симпатии к той же Дитрих.

Хотя по поводу Дитрих пресса позволяла себе разные домыслы вроде нашей лесбийской любви. Это могло прийти в голову только тем, кто не знал меня совсем. По-настоящему не знал и не знает никто, но очень многие не знали вообще, особенно те, кто зарабатывал на слухах обо мне деньги.

После белого букета пришла очередь тюльпанов. Даже если сделать скидку на обиду Мерседес, которую Дитрих в конце концов бросила (де Акоста не сумела помочь стать своей в кругу элиты?), и поверить половине ее рассказов, становится понятно, что Дитрих осаждала свою новую любовницу по всем правилам военного искусства.

За белым букетом последовали тюльпаны, когда Мерседес отказалась, мотивируя какой-то глупостью, Дитрих стала дважды в день присылать розы и гвоздики. Потом из Сан-Франциско прислали сто двадцать редчайших орхидей. Не очень представляю, как Мерседес, любившая цветы в определенных количествах, переносила всю эту вакханалию.

Закончилось все болезнью горничной и срывом самой де Акоста. Я никогда не слушала и не передавала сплетен (это одно из главных правил Стиллера, которому я следую неукоснительно), но сейчас просто не могу не вспомнить рассказ Мерседес о «цветочной» осаде.

– Это было невыносимо, я не певица, у которой гримерка и дом после концертов завалены букетами. Жить оказалось негде, все было заставлено вазами, завалено лепестками, в комнатах стоял удушливый запах оранжереи. Но оранжереи хороши тем, что в них цветы живые, а в букетах умирающие! Мне стало казаться, что я на кладбище погребена под грудой засыхающих цветов.

Закончилось все тем, что Мерседес пригрозила новой подруге, что просто бросит ее в бассейн, если увидит хоть один цветок!

Дитрих разыграла обиду, но, поняв, что Мерседес на ее надутые губки наплевать, попробовала зайти с другой стороны. Теперь из универмага присылали коробки со всякой всячиной. Дитрих умоляла не отказываться от подарков, по словам Мерседес, ей ежедневно приходилось возвращать в магазин одежду, аксессуары, статуэтки, абажуры, часы, пирожные, даже носовые платки или пуговицы!

Дитрих не знала или просто не учла одного: Мерседес была бисексуальна, с детства считая себя ни мальчиком, ни девочкой, она действительно могла увести женщину у любого мужчины или мужчину у любой женщины. Но она всегда играла роль противоположного пола, то есть, соблазняя женщину, словно становилась мужчиной, и наоборот. Дитрих вела себя примерно так же, она была с мужчинами женщиной, а с женщинами вела себя по-мужски.

Не представляю, как чувствовала себя Мерседес, ведь раньше она добивалась кого-то, задаривала, оплачивала долги, страдала под окнами, забрасывала письмами и телеграммами… Теперь это же делали с ней самой, Марлен бесконечно объяснялась в любви, дарила цветы и подарки, добивалась…

Де Акоста сдалась быстро, уже через пару недель после моего отъезда они принадлежали друг дружке. Меня это волновало мало, хотя тогда я не подозревала, что творится в доме Мерседес, а новые подруги были больше всего озабочены тем, чтобы скрыть роман от дочери Дитрих и, видимо, от Штернберга.

Джозеф Штернберг для Дитрих Пигмалион, как для меня Стиллер. Он очень старался, но преуспел только внешне, натуру человека едва ли можно изменить, ни Кроуфорд, ни Дитрих, ни де Акоста монахинями не стали бы, даже помести их в монастырь с рождения. Я тоже, но по иной причине.

То ли Штернберг, решив вернуться в Германию, звал с собой Дитрих, то ли просто наставлял на путь праведный, но он появился в Голливуде. Мерседес рассказывала, что Дитрих даже испугалась, видно, в планы Штернберга такое поведение его Галатеи не входило, он понимал, что Дитрих может сломать себе карьеру из-за неуемной сексуальности или начать играть роли сродни Кроуфорд.

Я, сидя на вилле у лесного озера, ни о чем таком не подозревала. Во мне росло понимание ситуации. Иногда бывает очень полезно посмотреть на все, в том числе и на себя саму, со стороны. Когда варишься в какой-то каше, едва ли можно оценить саму кашу. Голливудские страсти на съемочных площадках и вне их казались такими далекими и неважными, что уезжать вовсе не хотелось. Но Макс Г. настаивал: